Люди на болоте - [127]

Разбудил ее треск огня в печи, скрип двери. Мать готовила завтрак. Отец бросил охапку дров на пол. Хадоська хотела, как всегда, вскочить, одеться, но только шевельнулась, почувствовала - внизу живот обожгло как огнем. Рубашка была мокрая, она посмотрела - на руке кровь!

"Ничего... - успокоила себя Хадоська. - Захариха говорила, что кровь будет. Чтоб не пугалась... Так, видно, надо..."

Она больше беспокоилась о том, чтобы мать и отец на увидели, не стали расспрашивать.

Весь день Хадоська ходила, хлопотала, как могла, старалась отогнать, заглушить стыд и досаду, никак не хотевшие ни отступать, ни утихать. Це могла смотреть в глаза родителям, - казалось, вот-вот узнают о ее позоре. Как ей было погано! И хотя бы только та мука, что на ду!ие! Боль в животе часто схватывала так, что губы кусала, чтобы не застонать.

Она со страхом заметила, что все больше слабеет, ноги сами подгибаются. Только бы не упасть, дотерпеть до вечера. Обнадеживала, утешала себя: "Ничего, ничего...

Пройдет..."

Под вечер мать послала ее в погреб, принести картошки.

Едва Хадоська подняла тяжелый короб, как ее пронизала такая острая и сильная боль, что захватило дыхание. Сразу же неудержимо полилась кровь...

Ее охватил ужас. Она не помнила, как выбралась наверх.

Когда вышла из погребицы, голова закружилась так, что она чуть не упала. Все же кое-как дотащилась до крыльца и тут, обессиленная, опустилась на ступеньки. "Люди увидят..." - подумала в тревоге. Но встать уже не хватило сил.

На четвереньках она добралась до порога, цепляясь пальцами за притолоку, поднялась, вошла в сени, открыла дверь в хату. Мать, увидев побелевшее лицо ее, ужаснулась:

- Доченько! Что с тобой?!

Хадоська с трудом добралась до кровати, свалилась. Мать испуганно запричитала:

- Ой, горюшко ж ты мое!.. Что же это?!. Съела что плохое или что? .. Горюшко, горе!..

Хадоська молчала. Она чувствовала, как кружится голова, удивительно пустая, большая, как какие-то волны качают туда-сюда. Было почему-то очень холодно ногам, плечам, спине, всему телу, она стала вся мелко, неудержимо дрожать.

Мать накрыла ее сначала одеялом, потом свиткой, а холод все не отходил, дрожь не утихала. Когда приехал из лесу, вошел в хату отец, она увидела его словно сквозь воду и услышала словно сквозь воду: "Тебе, может, что надо?.." Онл лишь молча повела головой.

А кровь шла и шла, и казалось, не уймется уже никогда.

И казалось, что с кровью уходит из нее и тепло и жизнь.

Закрыв глаза, на которые падал с припечка красный свет, она сквозь дрему подумала вдруг: "Вот и конец мой подходит!.. Смерть моя!.." Подумала - и не почувствовала ни страха, ни жалости, все было безразличным, пустым.

Только одно дошло до нее, взволновало: подавая ей какое-то зелье, мать сказала, что, может быть, Захариху, знахарку, позвать. Хадоська как будто ожила, подняла голову, тихо, но решительно сказала:

- Нет!

Всю долгую ночь мать не отходила от нее, укрывала, вздыхала, шептала молитвы, давала пить зелье. Хадоська то дремала, то просыпалась, то была в таком состоянии, когда сон и явь переплетались, теряли свои границы...

"Умру. Ну и пускай умру..." - думала она, возвращаясь к яви.

Под утро отец запряг коня, поехал за доктором в Загалье.

Они приехали, когда в окнах уже стало бело - замелькали первые, ранние снежинки. Врач, раздевшись, погрев возле печи руки, выгнал всех из хаты. Когда он подступил, Хадоська сначала запротивилась, но шевелиться, говорить не могла. И не было желания говорить. Все было безразлично ..

- В Юровичи! В больницу! Сейчас же! - сказал доктор, позвав отца из сеней.

Когда заплаканный Игнат, Хадоськин отец, вез дочь через греблю, ему повстречался Чернушка, ехавший из Глинищ, ог Годли. Чернушка, довольный тем, что заботы с кофтой отпали, кончились удачно, охотно остановил коня.

- Куда это, Игнат?

- Дочка... - Игнатовы губы горько передернулись. - У-умирает!..

Ганна соскочила с телеги, испуганно подбежала к Хадоське. Она поразилась: Хадоська лежала как в гробу. Незнакомо похудевшая, без кровинки, словно неживая.

- Хадосечко!.. Что с тобой?!

Хадоська взглянула на нее - как бы издалека. Она не сразу узнала, но когда узнала, ожила, ресницы шевельнулись тревожно, неприветливо. Сразу же неприязненно закрылись.

"Глядеть не хочет!.." - поразилась Ганна.

Хадоськин отец провел рукавом по лицу, тронул коня.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Предсвадебные дни шли в хлопотливой гонке. Обдирали, рубили телку, резали кабанчика, пекли хлеб, пироги, коржики, - жарили и варили столько, что с непривычки от запахов становилось дурно. Все, над чем дрожали не один месяц и что надо было растянуть до лета, быстро, на глазах, жарилось, пеклось, ненадолго сносилось в сырой и прогнивший Чернушков погреб. Ганнин отец днем и вечером пропадал где-то на приболотье в зарослях, в потемках возил туда бочку с брагой, оттуда украдкой волок бочонки и кувшины с самогоном.

Всего, что имели, хоть и подбирали дочиста, не хватало, - кинулись к соседям, брали в долг где только можно. Не думали, глушили страх - как потом жить, как рассчитаться с людьми; думай не думай, все равно не выкрутишься иначе.