Люди – книги – люди. Мемуары букиниста - [57]
Замороченный «придурок» хватает свой чемодан и несётся в темноту указанных переулков, в которых и днём-то заблудиться ничего не стоит. Он мечется среди милицейских будок, бесчисленных иностранных посольств, которых в этом районе пруд пруди, и посольские постовые провожают его подозрительными взглядами: а вдруг у него в чемодане бомба?
Кстати, был у нас однажды такой случай. Произошёл он после взрыва в метро, устроенного Эскузьянцем. Мы уже закрывали магазин, как вдруг в двери ввалились двое милиционеров, один в штатском, а с ними двое задержанных с большим мешком. Милиционеры заставили задержанных предъявить содержание мешка, а нас попросили посмотреть, действительно ли это книги на иностранных языках. Дело в том, что эти двое с большим мешком показались им подозрительными и они их задержали. Однако задержанные уверяли, что они всего-навсего несут иностранные книги и что им сказали, будто на этой улице есть такой магазин, где их принимают. В мешке действительно были книги, и только иностранные, но милиционеры на всякий случай их обыскали (в первый раз я видела, как это делается профессионально). Ничего у этих бедолаг не нашли и посему отпустили с миром. Помню, я ещё очень злилась из-за того, что пришлось задержаться – ведь это была суббота, а эти двое – были как раз те самые «субботние придурки», от которых, как мне казалось, на сегодня меня Бог миловал.
Ну, стало быть, мечется наш «придурок» по тёмным переулкам и не замечает ничьих пронзительных взглядов, а упрямо прокладывает свой путь к земле обетованной, – то бишь, к нашему магазину.
А в магазине сижу я. За всю долгую неделю и особенно за эту всегда тяжёлую, дурную, крикливую субботу я безмерно устала. Единственное моё стремление – поскорее отпустить последнего «продавателя» с его парой «пóкетов», погасить в товароведке свет и смыться на кухню. Уже половина седьмого, значит, скоро можно будет закрыть нашу лавочку. И единственный мой страх – как бы не появился «придурок» с чемоданом.
Но в ту самую минуту, когда я ставлю последнюю закорючку своей подписи на последней квитанции последнего «продавателя», он – мой «субботний придурок» – возникает в проёме между двумя колоннами со своим идиотским чемоданом. Я узнаю его приближение по стуку входной двери, по биению собственного сердца, по пустоте и звону в голове, где вертится одна мысль: «Ну, всё!».
Помню, в начале своей товароведческой карьеры я в этом случае приходила в бешенство, в исступление, мне хотелось взять его проклятый чемодан и… и вы сами догадываетесь, что мне хотелось с ним сделать. Но со временем я стала воспринимать «субботнего придурка», как судьбу, как кару божью. Я просто знала, что он не придёт ни в понедельник, ни в пятницу, но в субботу вечером мне уж без него не обойтись.
И поскольку его визит был практически неизбежен, я с годами научилась отфутболивать «придурка» вместе с его барахлом почти безболезненно. Делалось это очень просто.
Всё происходило приблизительно так. «Придурок» взгромождал свой чемодан на наш прилавок и спрашивал с надеждой, стараясь поймать мой взгляд, упёртый в потолок, куда я мысленно посылала ему проклятья:
– Можно показать?
– Выкладывайте, – мрачно отвечала я.
Этот диалог всегда приводил в восторг Галку «Сыр», так как из него нельзя понять, что именно он предлагает мне показать, и что именно я предлагаю ему выкладывать. Можно только догадываться – в меру своей испорченности, разумеется.
После этих ритуальных слов «придурок» начинал возиться с замками своего чемодана. Их почти всегда почему-то заедало в этот момент, и я с тайным злорадством наблюдала, как «придурок» пыхтит над дурацкими замками своего дурацкого чемодана, сильно надеясь, что он провозится ровно до семи часов. Навозившись без толку, «придурок» обычно просил дать ему «ножнички или что-нибудь такое». Я невозмутимо приносила ему из кухни тупой нож, хлебнув по дороге чаю. Мне-то некуда было торопиться.
Возвратившись, я обнаруживала, что «придурок» уже раскрыл чемодан и ждёт, чтобы показать его содержимое. Вот тут мне необходимо было внимательно следить за своим лицом и руками. Моё лицо должно было выражать неподдельный профессиональный интерес, а руками я старалась ни до чего не дотрагиваться. Этим достигался тот эффект, что я не колупалась в грязных книжках, которые доставал из чемодана и показывал сам «придурок». И в то же время он не мог упрекнуть меня в том, что я не интересуюсь его товаром. Время от времени я покачивала головой и выговаривала какие-нибудь междометия, и только пару раз протягивала руку за теми книжками, которые мне казались подходящими.
Когда же, наконец, «придурок» опустошал свой чемодан, я делала огорчённую мину и произносила следующую формулу:
– Очень жаль, но нам это сейчас не подойдет.
Тут «придурок» начинал негодовать или впадать в панику – смотря по темпераменту. Я давала ему возможность поблажить немного, а потом произносила вторую часть формулы:
– Если хотите, могу взять вот эти две книги. – И показывала на те две книжки, на которые уже наложила лапу.
– Как же так? – обескуражено спрашивал «придурок». – А с этими мне что делать? Обратно везти? Ну, возьмите ещё что-нибудь! Я с этим чемоданом целый день таскаюсь, у меня просто сил нет!
«Константин Михайлов в поддевке, с бесчисленным множеством складок кругом талии, мял в руках свой картуз, стоя у порога комнаты. – Так пойдемте, что ли?.. – предложил он. – С четверть часа уж, наверное, прошло, пока я назад ворочался… Лев Николаевич не долго обедает. Я накинул пальто, и мы вышли из хаты. Волнение невольно охватило меня, когда пошли мы, спускаясь с пригорка к пруду, чтобы, миновав его, снова подняться к усадьбе знаменитого писателя…».
Впервые в истории литературы женщина-поэт и прозаик посвятила книгу мужчине-поэту. Светлана Ермолаева писала ее с 1980 года, со дня кончины Владимира Высоцкого и по сей день, 37 лет ежегодной памяти не только по датам рождения и кончины, но в любой день или ночь. Больше половины жизни она посвятила любимому человеку, ее стихи — реквием скорбной памяти, высокой до небес. Ведь Он — Высоцкий, от слова Высоко, и сей час живет в ее сердце. Сны, где Владимир живой и любящий — нескончаемая поэма мистической любви.
Роман о жизни и борьбе Фридриха Энгельса, одного из основоположников марксизма, соратника и друга Карла Маркса. Электронное издание без иллюстраций.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Жизнь моя, очень подвижная и разнообразная, как благодаря случайностям, так и вследствие врожденного желания постоянно видеть все новое и новое, протекла среди таких различных обстановок и такого множества разнообразных людей, что отрывки из моих воспоминаний могут заинтересовать читателя…».
Творчество Исаака Бабеля притягивает пристальное внимание не одного поколения специалистов. Лаконичные фразы произведений, за которыми стоят часы, а порой и дни титанической работы автора, их эмоциональность и драматизм до сих пор тревожат сердца и умы читателей. В своей уникальной работе исследователь Давид Розенсон рассматривает феномен личности Бабеля и его альтер-эго Лютова. Где заканчивается бабелевский дневник двадцатых годов и начинаются рассказы его персонажа Кирилла Лютова? Автобиографично ли творчество писателя? Как проявляется в его мировоззрении и работах еврейская тема, ее образность и символика? Кроме того, впервые на русском языке здесь представлен и проанализирован материал по следующим темам: как воспринимали Бабеля его современники в Палестине; что писала о нем в 20-х—30-х годах XX века ивритоязычная пресса; какое влияние оказал Исаак Бабель на современную израильскую литературу.