Люди как птицы - [14]

Меня заталкивают в машину, и, качнувшись, мы отчаливаем в неизвестность.

Кашель, запах табака и сопение моих стражников — вот что сопровождает меня во время поездки.

Вот машина, тяжело задрожав, замерла. Открылась железная дверца, меня ведут по двору, пахнущему усохшими цветами и землёй.

Проводят по каким-то длинным коридорам — гремят железные, а затем и более мягкие, вероятно, деревянные двери. Запах здесь другой, совсем не тюремный, чувствуется цивильное помещение.

Когда наконец-то повязку было разрешено снять, я увидела большую комнату с секретаршей за пишущей машинкой. За окнами, мигая, лилась ночь.

Рядом стояла другая женщина с суровым и строгим лицом. У неё глаза были рыбьи — навыкате. Она кивнула двум крепким конвоирам, и те удалились.

— Ступайте за мной, — велела она, и я пошла за ней, готовая к новым испытаниям. Страх и волнение прибавили мне сил, но говорить, спрашивать о чём-то, у меня не было мочи.

В помещении вспыхнул яркий свет. Комната имела вид гостиной. Яркие красные стены удачно сочетались с белым потолком и дверями. Интерьер комнаты излучал элегантность и утонченность: вверху — хрустальная люстра, слева большой серый шкаф, справа — такой же столик и уютные бордовые диванчики, на которых так хотелось прилечь. На стенах — картины, позволяющие оживить атмосферу и придать дизайну гармонию.

Моя сопровождающая открыла шкаф.

— Вы должны переодеться. Ваше платье измято и запылено. Мы приготовили для вас другое. Надеюсь, подойдёт. Берите его вместе с плечиками.

Я решила не задавать лишних вопросов, да и сама давно подумывала о приведении себя в порядок.

Самое большое облегчение мне принёс душ. Одетая в новое, я покорно шла слабеющими ногами за моей цербершей.

Мы вернулись в комнату с секретаршей.

Спустя минут десять дверь, обитая кожей, отворилась, и меня жестом пригласили в кабинет очевидно какого-то крупного начальника.

Большая комната тонула в полумраке, создавая чувство тайного страха и некоей беспомощности.

Поначалу я никого не увидела, поскольку свет падал так, чтобы освещённым был посетитель. Лицо же начальника скрывала тень.

— Подходите ближе и присаживайтесь, — прозвучал голос, в котором чувствовалось сдержанное приказание.

Я покорно, словно под гипнозом, уселась в кресло. Мне казалось, что напротив никого не было. Но вот от стены отделилась тень. Свет лампы в зелёном абажуре мягко обволакивал часть лика хозяина кабинета.

— Извините, Гера Леонидовна, что мы потревожили вас ночью, но, таковы обстоятельства. Кроме того, ночь существует для того, чтобы сказать то, что не сможешь повторить утром. Лучшие мысли приходят ночью.

— Ночью люди снимают маски дня, — произнесла я чуть иронично.

— Ночь наполнена тайной и магией темноты. И эту магию не стоит разрушать, — таков был ответ неизвестного.

— Вы вызвали меня, чтобы похвастаться своим знанием афоризмов?

— Вовсе нет. Просто, чтобы поговорить. Необходимо обсудить многое, важное для нас обоих.

— Серьёзный разговор может быть только на равных. А мы с вами изначально в неравном положении. Вы хозяин этого кабинета, я же лишь пленница.

— Но всё это лишь временно. И не это сейчас главное…, - нетерпеливо сказал хозяин кабинета.

— А что же вы считаете главным? Мне важно получить ответ на мучительный для меня вопрос: почему власть, декларирующая свободу и всестороннее развитие граждан нашей страны, так унизила меня? Отчего меня силой оторвали от моих любимых занятий, подвергли унизительным допросам и заключению?

— О, ну что для вас какие-то там временные трудности, утрата воли и свободы? Это лишь закалка духа! Как сказал Сенека: «Власть над собой — самая высшая власть, порабощенность своими страстями — самое страшное рабство». Вы же владеете собой отменно!

— Вам говорить легко, не сами же вы же страдали!

В ответ был резкий смех.

— Поверьте, страдал! И поболее вашего!

— Вы испытывали физические муки?

— Я страдал душою. А это — самое тяжкое страдание.

— Отчего же были ваши страдания?

— О, причин было много! Не знаю, с чего и начать… Самое страшное — от меня отвернулся отец. Я страдал от предательства друзей, близких…

— Да… Предать ближнего, всё равно, что продать себя…

— Как хорошо, что вы меня так быстро понимаете. А это потому, что сами пострадали именно благодаря предательству…

— Вот как? Кто же так подло меня предал?

— Не вас конкретно, а вашего возлюбленного, художника Максима Ковалевича. А страдаете вы! Ковалевич арестован по доносу. И донос написал его друг…

— Кто? — я даже привстала с кресла.

— О, это не имеет ровно никакого значения. Тем более, что это бывший друг. Стоит ли говорить о низких и жалких душах?

Я вздохнула, перевела дух, успокаиваясь. Потом сказала, вглядываясь в неясную фигуру за столом:

— Наш разговор не будет продуктивным, если вы не назовёте себя.

— Моя фамилия Сублицкий, — быстро сказал хозяин кабинета. — Теперь, когда вы знаете, кто я, приступим?

— Я о вас слышала, — задумчиво произношу я, ворочаясь в кресле. По телу пробежал холодок.

— Это очень хорошо. И я думаю, что нам есть о чём поговорить.

— Я смогу выслушать вас, если вы выполните условие… — резко сказала я.

Но Сублицкий тут же перебил меня: