Люди из захолустья - [25]

— Как? — вопрошал он Петра.

— Да… — Петр делал остолбенелое лицо.

— Вот так же, одним словом, приходит ко мне заказчик. У меня в Моршанске собственное дело: статский и военный, а также дамский портной, работаю культурно, по журналу. Приходит, одним словом, заказчик. Я молчу. Он мне и то и се: желаю, дескать, пошить такой-то костюм, чтобы изящного фасона, по журналу. Я молчу, открываю журнал, он, одним словом, выбирает. Я показываю: дескать, позвольте промерить. Начинаю я с него снимать мерку и вдруг, одним словом, вдруг этак неожиданно улыбаюсь. Улыбаюсь и всего его… поражаю! Во! — портной провел ногтем по зубам, как по струнам. — Специально выломал, такие все, черти, здоровые были. Ну, и стоит он, понимаешь, пораженный и себе, одним словом, не верит. А?

— Да-а, — сказал Петр; он радостно искивался весь, держа около губ надорванный жирный кусок селедки.

— Как говорится, не обманешь — не продашь, — уныло вставил для чего-то и гробовщик.

— По яичку еще позвольте, — предложил торжествующий портной.

И Петр и гробовщик яростно замотали головами, но тотчас же взяли и по яичку.

Пили чай, покусывали куски, пожевывали. Мужик и мальчонка в зипунах не выдержали голодной слюны, ушли на площадку; и Тишка оттого же убрел за ними.

Ныла внизу, в колесах, одна и та же жалобная песня. Ехали неведомо где, может быть, и земля-то кончилась, один кругом белый снеговой свет. Тишка отыскал в двери трещинку, приложился к ней — и правда: летел кругом один белый снеговой свет, и глаз от него сразу заморозило. Мужик поставил перед собой мальчонку в зипуне и приказал: «Ну!» Мальчонка напыжился и вдруг крикнул что-то так зычно, что у Тишки защекотало в ушах. «А ну!» поощрительно и нетерпеливо приказывал мужик. Мальчишка опять ушел в плечи, сбычился, наливаясь весь кровью, и так зыкнул, что где-то жестянка задребезжала… На Тишку ослабение нашло от всей этой непонятности. Лечь бы… Но лечь было негде, поплелся в вагон.

Петр, держа кружку в руках, беседовал с портным о теперешних невзгодах; оба почуяли родню друг в друге.

— И никакого закона уж нет: ты им налог заплатишь, а они опять накладывают.

— А они опять накладывают, — горестно соглашался портной, надкалывая ложечкой еще одно яичко.

— У них цель теперь такая — задушить.

— Одним словом, задушить, — сказал портной. — Ну, прямо нахально как-то поступают. Распустил я тут к шутам мастеров: «Валяй, говорю, голубчики, в профсоюз, поглядим, как он вас прокормит». Продал, одним словом, последний скарбишко, думаю: один я на весь город вас, чертей, культурно обшивал, да и ну вас, думаю…

— А теперь далеко ли?

— Пока думаю в Самару, там у двоюродного брательника свое дело. Главное — город большой, ни у кого ты не на глазах. По своему стажу я могу еще кадило раздуть.

Петр про себя пожалел хоть и богатенького, но несмышленого портного: по Мшанску судил, что насквозь всю страну прочесывают железной гребенкой, где уж там раздуть… Через два-три месяца растрясет каракулевый последнее.

— Обидно все ж даки.

— Обидно! Я бы им еще пять раз по сэстолько заплатил. Что, силов не хватило бы? Одним словом, обидно.

А Журкин опять позавидовал: вот тоже вышибли человека из гнезда, а у него все пальцы в кольцах, и капитал в запасе с собой везет, и в чемоданчике, наверно, самых дорогих отрезов доверху напихано. Такому и в беде ветер в зад.

— А вы по каким делам? — спросил портной, складывая свои роскоши обратно в чемоданчик.

— Мы по рабочим, — скупо ответил Петр и, чтобы портной понял, не обиделся на недоверие, черкнул глазом на Тишку.

И портной оглянулся на него, тревожно кашлянул.

— Ты гляди, какая сирота сидит, моргает, — сурово ополчился вдруг на Тишку Петр. — А погоди, годика через два… Эдакие-то вот злее всего на шею садятся, моргуны! Как же! В ком-со-мол запишется, чтобы власть ему, мокрому черту, дали!

Тишка покорно цепенел, согнув тощую немытую шею: все та же маманькина защитная хитрость. И ответ сумел найти смирный, какой нужно:

— Эти комсомольцы, как дядю Игната угнали, они нас с маманькой без куска оставили.

— Ты совесть завсегда имей, — смягчаясь, поучительно сказал Петр.

Он налил полную кружку чаю, потом у Журкина взял из мешка лепешку и кусок сахару и сунул все Тишке.

— На, пей.

Журкин даже побагровел от такого самоуправства. Лепешек было счетом шесть штук; четыре они съели с Петром, а две гробовщик нарочно не трогал, берег к завтрему. И сахар тоже… Поля ребятишкам не давала, все на дорогу собирала, а тут целый кусок какому-то вшивому отвалил. Лучше бы свои сиротки погрызли… И с ненавистью слушал хруст в Тишкином рту.

Петр, как ни в чем не бывало, свернул цыгарку, гордо закурил. Увидел у портного в кармане газету.

— Какая у вас газетка? «Известия»? А я думал — эта, в которой брательник мой пишет. Я брательнику своему высшее образование дал, сейчас он по газете в Москве работает.

Сказал пренебрежительно, как нечто нестоящее. Вообще Петр уже высокомерничал перед портным: портной опростился, весь вылез наружу, а Петр приберегал за собой недосказанность, некую тайну: гадай вот теперь, кто он такой?.. С площадки вернулись и без слова укрылись в свой угол двое деревенских. Старуха попросила себе в кружку чайку. От нечего делать, позевывая, и старуху попытали: кто, куда едет? У нее дочь в Самаре, восемь лет назад ушла в прислуги, а теперь вот написала, чтобы мать приезжала к ней на жительство. Правда, туговато в деревне приходится, на деньги и то хлеба не укупишь.