Люди и ложи. Русские масоны XX столетия - [93]
Переписка с Е.Д. Кусковой началась у Маклакова рано. Они, разумеется, знали друг друга еще до первой войны. Еще в Берлине, в 1920-х гг., Кускова в письмах начала беспокоиться о Гучкове: «Если увидите в Париже Гучкова, передайте адрес наш ему. Он звонил нам на Хенель-штрассе, когда нас там уже не было» (1920 г.). И несколько позже: «Где А И. Гучков и что делает?» И опять: «Куда девался Алекс. Ив. и почему умолк как-то?»
К середине 1930-х гг. Гучков уходит с ее горизонта – она узнала, что он навсегда «усыплен», и о нем надо забыть.
Теперь начинают следовать новости из Праги в Париж, из которых одна весьма ценная: в письме от 3 марта 1936 г. она пишет, что Н.И. Бухарин был проездом в Праге, после того, как побывал в Голландии и Германии, и объявил о своей лекции на русском языке. Зал, в котором обычно происходили эмигрантские собрания, был переполнен (трудно понять по письму, сколько он вмещал человек, по-видимому, не менее 300). «Под конец, — пишет Кускова, — он сделал (на эстраде) символический жест (т.е. масонский салют), придрался к случаю и сказал: «Ведь вот сидящий тут Егор Егорович Лазарев (правый эсер) хорошо помнит, как мы…» А когда лекцию окончил, направился в упор к Лазареву, жал ему руку»… Что это значит? Что Бухарин был масон? Вряд ли. Но он знаком давал знать аудитории, что есть связь между нею и им, что прошлая близость не умерла. Через два года на московском процессе Бухарина судили. Конец его известен.
Письма конца 1940-х гг. отчетливо показывают ее политические настроения: в это время Маклаков, как и некоторые другие эмигранты, не сочувствовали тем советским пленным и вывезенным из России немцами русским, которые не хотели возвращаться домой. В своих письмах Маклакову она пишет, что старается объяснить швейцарским властям, что русских – бывших пленных или ушедших с немецкой армией из России, или увезенных на работы в Германию, которые почему-то хотят остаться в Европе, надо отсылать назад, что их Родина ждет и примет с радостью, что там они будут дома, а не жалкими безродными беженцами, затерянными в чужих странах[137]. Она, переехав из Праги в Женеву, не может понять, почему эти люди прячутся, как могут, от властей, и когда случайно встречает их, объясняет им, что им необходимо вернуться на родину, чувствуя при этом к ним враждебность, и не стараясь ее даже побороть.
В 1945 г. Ступницкий поехал навестить ее, и он очень понравился ей. Она согласилась сотрудничать у него в газете и жалуется, что Элькин собирается вчинить ему иск за то, что он взял милюковское название «Последние новости» для своих «Русских новостей». В начале 1950-х гг. она переходит к сплетням: «Бунин в своем доме, в Грассе, строил против Зурова баррикады», «Вельмин увлечен доставкой в Америку разных архивов», «Панина сделала черную работу для АЛ. Толстой в ее книге «Отец». В 1954 г. она решила написать статью о Горьком: «Опустила все места, где была замешана Ек. Павловна. Она еще жива, а живых «там» трогать боюсь. Опустила также период его отношений с баронессой Будберг. Эта женщина противная и насквозь фальшивая. Но уж за нее обиделся бы Вас. Вас. Вырубов. Не знаю, почему он дружит с ней? В Женеве она все пыталась познакомиться с нами. Но я решительно это отвела».
Затем очередь доходит до М.Ф. Андреевой: «Алексей Стахович, брат Михаила, восхищался М.Ф. Андреевой и ее глупостью, и называл ее «мимозой». И посмеивается над Керенским, который не знает политического выхода, кроме Нагорной проповеди.
Маклаков отвечает ей в спокойном, даже холодноватом тоне, посылает ей в 1945-1946 гг. свое «Необходимое разъяснение»[138] (о визите к Богомолову), объясняет ей, кто был германофилом в эмиграции, до войны Германии с Россией (адмирал Кедров, ген. Головин). Сообщает ей о собраниях «маклаковской группы»: «9 декабря 1952 г. Вчера было собрание у Т(ер)-П(огосяна). Доклад делал (приехавший из США) Зензинов», и терпеливо объясняет ей, в связи с ее внезапной неприязнью к Элькину, французский закон о наследовании: «Дела Нины Васильевны (вдовы Милюкова) не блестящи»[139].
Письма Ариадны Владимировны Тырковой гораздо более сдержанны, умны, и менее подвержены бесконтрольным эмоциональным выпадам: у Тырковой было чувство юмора, и это помогало ей сообщать Маклакову такие новости (в 1919 г.), как: «Совет Послов обратился к Чичерину, прося его не уступать Дарданеллы союзникам». На сообщение Маклакова о том, что визит к Богомолову продолжался два часа с половиной, и что он собирался навестить его, Богомолова, еще до его приглашения, когда посол ему особо подчеркнул, что он хотел бы непременно видеть у себя Кедрова и Вердеревского, Тыркова спрашивает его: «Что об этом скажут Ваши друзья-масоны?» И даже о масонстве она говорит без торжественной серьезности: вспоминая Маклакова в 1905 г. у нее в доме, на званом вечере, она пишет, что войдя он сделал масонский знак:
«Кто-то из моих гостей так истолковал Ваш жест. Сейчас, 50 лет спустя. Вы берете это всерьез, употребляете Ваше выражение «нарушать доверие». В те времена к масонству относились иначе, чем теперь, с усмешкой, а не с ненавистью. В 1904 – 1905 гг. я слышала не раз толки о том, как Ковалевский набирает членов в свою ложу». Слово «Ареопаг» приводило ее в веселое настроение: «Мы с Вами были членами двух Ареопагов!» (т.е. кадетской партии и ложи). Это название «тайного общества в тайном обществе», где сидели только Досточтимые и Премудрые, и о равенстве было забыто, вызывало ее улыбку.
