Люди и боги. Избранные произведения - [128]

Бухгольц представил гостям всю компанию. Для каждого в отдельности мисс Фойрстер нашла доброе слово, комплимент. При имени Ноделя она с удивлением воскликнула, неужели это он и есть, тот самый знаменитый поэт — чем мгновенно расположила Ноделя к себе и завоевала его сердце. Каждому она сообщила, что давно о нем слышала и счастлива познакомиться. Крепкое пожатие ее маленькой руки, не сходящая с губ искренняя улыбка и черный блеск глаз помогли ей быстро освоиться со всеми, поддержать общее прекрасное настроение, и друзья с удовольствием и радостью приняли новоприбывших в свое общество.

Возникло только одно неудобство — необходимость говорить по-английски. То, что ради гостя приходилось говорить по-английски, связывало, понижало настроение. Но мисс Фойрстер и тут не растерялась.

— Не смущайтесь, продолжайте говорить по-еврейски. Он понимает каждое слово, — показала она на американца, — а то, чего он не поймет, ему и не следует понимать. Не расстраивайтесь, не думайте о нем.

— Право войти в наше общество необходимо заслужить, — с беззлобной насмешкой заявил Нодель.

— Чем?

— Одним из двух — либо поцелуем, либо бутылкой вина, чем хотите.

— Можете получить и то и другое, — рассмеялась мисс Фойрстер.

— Нет, и то и другое не пойдет, — настаивал на своем Нодель, — пусть будет вино. Черт побери, две бутылки, нет, три бутылки вина в честь гостей. Пане Берман, а ну, какую-нибудь штучку для гостей. Это важные гости, уважаемые американцы. Этот господин — знаменитый американский писатель, а эта миссис — великая… Что великая? — спросил он ее.

— Друг, — смеялась девушка.

— Нет, великая красавица… Это я утверждаю!

Снова появилось вино, а игра Бермана воодушевила не только мисс Фойрстер, но даже молчаливого американца, и он велел подать коньяк.

— Мы сегодня хотим гулять всю ночь. Мы не пойдем домой спать. Сегодня нам нельзя идти домой. Такие две красавицы среди нас (Нодель не замечал, что обнимает обеих). Нет, мы сегодня не пойдем спать. Пойдем в Гринвич-Виледж, потом в студию к Бухгольцу… Да, к Бухгольцу в студию пойдем, чтобы оценить новое произведение искусства. А знаете, свое новое великолепное творение он сделал с нее, вот и говорят, что это гениальное произведение…

— Я знаю, он большой художник, — подхватила мисс Фойрстер.

Бухгольц покраснел от смущения.

— Ну, так вы подниметесь с нами в студию Бухгольца?

— На все, что хотите, согласна, — ответила она.

— Вот это я люблю. Вот это девушка! Все, что хотите. Я вас люблю, люблю за одно это слово. Люди, что же вы молчите? Такие две красивые женщины среди нас, ведь это же самые красивые женщины. Она (он показал на Двойру) похожа на почку, которая только начинает распускаться, а она (показал он на мисс Фойрстер) — роза, красная роза, распустившаяся роза. Смотрите, любуйтесь на ее зрелость. Ведь ее тело точно роза, цветущая роза. Что же вы молчите? Я вас ненавижу! Смотрите на розу, смотрите! И на почку тоже! Что же вы молчите, что? Черт бы вас побрал!

— Что же мы должны делать? — серьезно спросил Фрейер.

— Сегодня все дозволено, все можно, все на свете можно… Слышите, люди, все! Бухгольц, не держитесь частной собственности. Я социалист. Сегодня я социалист. Отвергаю всякую частную собственность. Сегодня можно все, все! — Он обнял мисс Фойрстер и долгим поцелуем впился в ее полную открытую спину, при этом он Двойру гладил по голове. — Поцеловал бы и вас, но вы почка, маленькая почка…

— Люди, давайте спасем женщин из его рук, — воскликнул Фрейер, — он же позорит нас в глазах публики! Подумают, что мы дикари. — Фрейер элегантно подошел к мисс Фойрстер и, кланяясь, как истый джентльмен, произнес серьезным тоном: — Я за него не несу ответственности.

Нодель застыл в нерешительности.

— Я вас оскорбил? — спросил он ребячливо у мисс Фойрстер.

— Ничего страшного, — улыбнулась она, — я вас люблю, Нодель, вы большой поэт, вам — можно.

— Теперь я вижу, что вы большой человек, большой человек, — растроганно сказал Нодель и, поцеловав ей руку, успокоился.

Подействовало ли веселое настроение, в которое привел всех Нодель, и на Бухгольца? Бухгольц стал грустен и серьезен. В последние полчаса в нем что-то произошло. Он неотрывно смотрел на мисс Фойрстер, пожирал ее глазами. Ведь он ее уже не раз видел, давно с ней знаком, но никогда она не представала ему в таком свете, никогда не было у него таких мыслей о ней… Случайное слово постороннего лица иногда действует так, что у человека вдруг открываются глаза и он начинает многое видеть в неожиданном и новом свете. Слова Ноделя, что «мисс Фойрстер — это красная роза, распустившаяся роза, а Двойра — это почка», словно дали толчок Бухгольцу, и он увидел — мисс Фойрстер, действительно, выглядит в этот вечер точно роза, расцветшая роза, и ее розовое трепетное тело светится из глубокого декольте платья цвета красного вина. Платье на ней из тонкой легкой ткани, и своими складками так облегает ее сильное тело, что сквозь него можно не только уловить малейшее плавное движение, но и угадать пленительные изгибы, наготу ее подвижного тела, казалось — на ней не платье, а прозрачная тюлевая ночная сорочка… Роскошные черные волосы, разделенные прямым пробором, выложены косами на голове, прикрывая уши, и так легко держатся они, толстые, пышной халой плетенные косы, что кажется — вот-вот соскользнут, расплетутся и рассыплются по обнаженной шее, по затылку, по глазам, маленьким изюминкам-глазам с японским разрезом… Ее рот и подбородок такой прелестной нежности, что они молодят морщины высокого лба, а глубокой складке на шее — отметине прожитых лет и пережитых невзгод — придают еще больше обаяния и женственности. Все в этой женщине зрело. Не только по полному упитанному телу, но и по умным глазам можно видеть, что душа ее созрела, и эта зрелость придает особую сладострастность ее немного тучному, но легкому и подвижному телу. Так случилось, что, сам того не желая, Бухгольц стал мысленно сравнивать сидевшую рядом с ним тихую и грустную Двойру с мисс Фойрстер. И Двойра со своей головкой в локонах и тонкой нежной шеей выглядела ребенком в сравнении с этой женщиной…