Люди и боги. Избранные произведения - [119]

Поступить так было для нее делом решенным. Она считала, что «это» — нечто мертвое, болезнь такая, от которой она должна как можно скорее избавиться, в ней вдруг возник страх перед «этим» — боязнь, что скоро уже не сможет сделать того, что решила, потому что в ней стало появляться какое-то отношение к «этому».

— Необходимо избавиться от этого, я обязана так поступить ради Хаскла — мне же нельзя, нельзя, — слезы выступили у нее на глазах, — ни одного дня больше нельзя ждать.

Но к кому пойти? С кем посоветоваться?

Она размышляла об этом, возвращаясь однажды вечером домой, и вспомнила мисс Фойрстер, учительницу вечерней школы. У Двойры, на душе посветлело.

Почему я до сих пор не подумала о ней? Она — женщина, решительный человек и часто мне говорила: «Девочка, всякий раз, когда ты будешь в затруднении, приходи ко мне», Вот и посоветуюсь с ней. Ничего у нее, кроме совета, не попрошу, сказала себе Двойра, в таких делах только женщина знает, что посоветовать.

Она поехала к мисс Изабелл Фойрстер.

Учительнице она со всей доверчивостью открылась и говорила, оправдываясь:

— Не могу же я иметь ребенка, не могу поработить Бухгольца, не могу допустить, чтобы он работал вместо меня. Что из него получится? Если ему станет известно, что я беременна, он не даст мне работать, наберет заказов— лепить бюсты с фотографий, как уже однажды хотел это сделать, и ничего из него не получится. — Двойра не могла удержаться от слез.

— Не плачь, девочка, — учительница обняла ее.

— Не знаю, хорошо ли я делаю, но не могу допустить, чтобы Бухгольц пропал из-за меня, пропал на всю жизнь, чтобы он стал тем же, чем стал каждый из нас, — простым ремесленником. Ведь он совсем другой человек, — Двойра всхлипывала, уткнув голову в ладони, — ведь он создан для более высокого дела, неужели он из-за меня должен погибнуть? — Она не могла успокоиться.

— Не плачь, не плачь, — учительница обняла ее, как старшая сестра младшую, — я понимаю тебя.

— Если вы мне не поможете, я буду искать иной выход, а ребенка иметь не буду, — с твердой решимостью сказала Двойра, вытерла слезы и стала спокойна.

— Я помогу тебе… Понимаю, понимаю, — сказала мисс Фойрстер.

— Это должно быть сделано немедленно, в ближайшую неделю, во время праздников. Бухгольц выезжает за город. Он не должен об этом знать. У меня будет достаточно времени.

— Я разузнаю. Приходи в субботу, и я дам тебе ответ, — у меня есть друг, спрошу… Кажется, что смогу тебе помочь.

Двойра взяла ее за руку и произнесла, опустив голову:

— Как мне вас благодарить!

— Ты очень любишь Бухгольца? — неожиданно спросила мисс Фойрстер.

Двойра утвердительно кивнула головой:

— Да!

— И все же ты хочешь это сделать?

— Не то что хочу… Я обязана, — ответила Двойра, своенравно сжала губы и упрямо замолчала.

— Ты хорошая девочка. — Мисс Фойрстер обняла ее.

В субботу Двойре стало известно, что в праздники она должна быть готова отправиться на несколько дней в определенное заведение, которое некая деятельница открыла, чтобы советом и делом помочь женщинам-работницам сократить перепроизводство человеческого рода для рынка рабочей силы…

У Двойры возникла забота — выпроводить из дому Бухгольца. А он между тем насторожился, заметил, что она чем-то озабочена, что-то от него скрывает. И он захотел, чтобы Двойра ему сказала, что с ней такое.

— Дети дома беспокоят меня. Мне придется на несколько дней пойти домой, побыть там, присмотреть за ними.

— Сделай это! — сказал он.

— Боюсь, что ты прибежишь туда за мной — а они, сам знаешь, очень злы на нас. — Она старалась оградить себя от возможных осложнений.

— Не приду, — заверил он.

— Знаешь что, поезжай куда-нибудь за город на несколько дней, теперь всюду снег, ты освежишься и вернешься новым человеком.

Бухгольц ухватился за эту идею.

— Хорошо, — сказал он, — поеду на ферму к одному моему знакомому фермеру.

— Подожди до будущей недели. Начнутся праздники, буду свободна от работы и несколько дней проведу дома, вот тогда ты отправишься за город.

Но выпроводить Бухгольца оказалось все же не так легко. В последнюю минуту он неожиданно заупрямился и заявил, что хочет праздники провести с ней в городе, хочет, чтобы Двойра отдохнула. И ей пришлось потратить немало труда и изобретательности, пока удалось наконец отправить Бухгольца к его знакомому фермеру. И когда она была вполне уверена, что он покинул город и уехал к еврею-фермеру, у которого часто работал летом, она стала собираться в вышеупомянутое заведение.

Когда она шла из дому с узелком под мышкой, ей пришлось пройти через сквер, расположенный с ними по соседству. Был великолепный зимний день, какой только может выдаться в Нью-Йорке, солнце сияло точно летом, прихваченный морозом искрился снег, покрывавший сквер. Матери с детскими колясками заполняли дорожки, дети в белых шерстяных трико, надев белые шерстяные рукавички, лепили снежки и кидались ими. Матери вынимали из колясок закутанных детей, пахнувших молоком, поднимали их вверх, к солнцу, радовались, смеялись, резвились с ними. На одно мгновенье Двойра остановилась. Ее мозг, точно молния, прорезала мысль — она увидела себя на этом сквере с коляской, в которой лежит ее ребенок, — у него задранный носик с широкими ноздрями, такой же точно рот, как у Бухгольца, и одет он в белый шерстяной наряд. Она возит его по снежному солнечному скверу. На одно лишь мгновенье она остановилась. Тут же вспомнила о своей цели, как о лежащем на ней тяжком долге, который ей необходимо выполнить, и быстрыми шагами пошла дальше.