Люди и атоллы - [65]

Потерпевшие бедствие бросились к кораблю, чтобы спасти с него все, что можно, прежде чем судно разобьется о рифы. В конце концов часть экипажа во главе с Хингстоном оказалась на острове На, куда сумела перенести снаряжение, остальные китобои стали лагерем на Напали.

Моряки благоразумно поддерживали с островитянами дружеские отношения, наделяя их табаком и другими подарками. Больше всего подарков доставалось Нанмварки, вождю Мадоленигмв, и Нанауа, его первому помощнику. Но однажды Нанауа показалось, что он получил даров недостаточно.

При «обсуждении» этой «темы» капитан Хингстон, у которого мускулов было больше, чем ума, обидел Нанауа, что стало непосредственной причиной нападения островитян на пришельцев под лозунгом «Убить белых». Хингстон, который в этот момент находился на Напали, не поверил в воинственные настроения островитян и первым погиб от удара палкой. Было убито еще несколько человек из членов экипажа, остальные бежали на соседний остров. Тем временем островитяне терзали тело капитана и делали это до тех пор, пока полностью не обнажили скелет.

Страшная весть молниеносно облетела весь остров. Вскоре об этом узнали и на другой стоянке, где находились три торговых шхуны: «Авон», «Ламбтон» и «Унити». Капитаны судов организовали карательную экспедицию при участии племени кити, традиционно враждебного Мадоленигмв. В этой мини-войне погибло много островитян, было сожжено много хижин, погибли хлебные деревья и кокосовые пальмы, что тяжело ударило по жизненным интересам всего населения северной части острова. Нанмварки поймали. Дольше всех преследовали Нанауа. Когда его все-таки схватили, он стал умолять белых сразу убить его. Однако решили поступить по-иному. Его препроводили на борт «Авона» и после короткой сцены, инсценирующей заседание суда, приговорили к смерти через повешение. На следующий день Нанауа повесили на рее фок-мачты. Казнь была ознаменована выстрелом из пушки. «Справедливость» восторжествовала.

Первые шаги

Вид с террасы моей хижины был очарователен, особенно по утрам. В лучах раннего солнца на фоне чистого неба виднелась резко очерченная базальтовая скала Иокай. Дождь только что кончился, и зелень, окружавшая меня со всех сторон, была надлежащим образом вымыта, а листья и цветы сверкали ожерельями из капель воды редкостной красоты, пронизанных лучами солнца. В поселок я отправился в прекрасном настроении.

Путь занял всего несколько минут. Как только я выбрался из сада, окружавшего отель, коралловая дорога сама привела меня к цели. Было еще слишком рано. Прохожих было немного, но почти все улыбались мне, незнакомому человеку, и приветствовали словом «каселелия». На местном языке оно — эквивалент гавайского «алоха». В отличие от жителей Сайпана или Трука антропологический тип здешних людей показался мне менее выраженным. Невысокие, с несильно выдающимися губами, почти прямыми волосами, они существенно отличались от известного мне меланезийского типа или даже от жителей Тонга. Воображение рисовало образы татуированных местных жителей с копьями или дротиками в руках, в то время как мимо меня шли одетые в хлопчатобумажные рубашки с рекламой кока-колы, джинсы и яркие куртки люди. Все это — результат существования на острове аэродрома для реактивных самолетов, построенного здесь 7 лет назад.

По мере приближения к поселку я заметил, что хижин под пальмовыми крышами в гуще зелени становится все меньше. Вместо них появились стандартные деревянные постройки явно неостровного производства — помещение почты, еще закрытое туристское бюро, здание администрации с флагштоком. Я старательно отвечал «каселелия» каждому встречному и понемногу стал выспрашивать, где находится памятник Кубари. Лишь один пожилой мужчина ответил мне, что «что-то похожее» можно увидеть возле здания католической миссии. После вчерашней поездки в отель на автобусе в памяти у меня остались полуразрушенная колокольня и развалины небольшой испанской крепости, которую без каких-либо трудностей мне удалось отыскать. Я брел вдоль старых, тщательно выложенных стен и вдруг наткнулся на калитку с арочным сводом. Заглянул внутрь. В заброшенном, поросшем травой дворике возвышалась груда небрежно сложенных обломков базальта, увенчанная покосившимся камнем с прикрепленной к нему бронзовой табличкой. Я приблизился и на уровне груди увидел портрет мужчины в очках, а под ним надпись: «Iohn Stanislaus Kubary. 1–3 Nov. 1846 — 9 Oct. 1896».

Половина земного шара отделяет этот памятник от варшавского дома «Под крулями», откуда отправился Кубари в Океанию. Половина земного шара и почти 130 лет. На памятнике выбиты имя ученого, дата его рождения и смерти. Только и всего. Научные заслуги, борьба с безжалостной судьбой, поражения, маленькие радости, которыми жил этот человек, — все поглотила темная река времени. Немного сведений о нем дошло до потомков в пожелтевших листках его писем, но в них отражены чувства и мысли ученого. Все кануло в Лету, сохранились лишь научные труды Кубари. Они приобретают все большее значение для ученых, так как в его книгах оживает давно не существующий мир островитян. Памятник Кубари стоит теперь уже на чуждом ему, неузнаваемом острове, где остались прежними лишь одни обрывы Иокай.