Люди грозных лет - [3]

Обходя кучи мусора, Василий Иванович уныло брел заводским двором. Увидев глазницы выбитых окон первого цеха, он обессиленно прислонился к стене и замер. Ему казалось, что стоит еще раз шагнуть, как он упадет и больше не поднимется.

— Положение, товарищи, тяжелое, — вывел его из оцепенения тихий голос за стеной. — Немцы отчаянно рвутся к Москве…

Голос смолк, и послышалось тяжелое, прерывистое дыхание усталого человека. По рассказам Веры Василий Иванович знал, что на заводе неизвестно зачем остались семеро молодых мужчин из разных цехов и начальник второго цеха Полунин. Все они были призывного возраста, но в армию не ушли и с заводом не уехали. Давно зная Полунина, Василий Иванович безошибочно различил его голос.

— Если немцы ворвутся в Москву, мы приступаем к работе, — продолжал Полунин за стеной.

Услышав эти слова, Василий Иванович стиснул зубы и неуверенными шагами двинулся вдоль стены. Миновав раскрытые ворота, он увидел тех самых семерых мужчин, о которых рассказывала Вера. Тесным кружком они стояли вокруг Полунина и, заслышав шаги Василия Ивановича, повернулись к нему.

— Василий Иванович? — удивленно и с заметной досадой спросил Полунин.

— Нет, выходец с того света, — буркнул Василий Иванович и со злостью выкрикнул: — Шепчетесь, туды вашу мать, Москву сдавать готовитесь!

От тупой боли в груди он вдруг пошатнулся, жадно хватая ртом воздух, постоял мгновение и, оседая на землю, погрузился в пелену зыбкого тумана.

Очнулся он от холода. Как сквозь сон, доносился до него едва слышный говор Полунина:

— Вот, старый, что подумал!

— Не он один, многие косятся. По улицам ходить стыдно, — с горечью произнес второй голос.

— А ты не стыдись того, что партия поручила, — сердито ответил Полунин.

«Подпольщики, видать, — сообразил Василий Иванович, — а я — то на них».

Он открыл глаза и увидел озабоченные лица рабочих. Все они с жалостью смотрели на него, и от этого ему стало стыдно и за то, что подумал о них, и за то, что сказал.

— Лежи, лежи, Иваныч, — с нежностью проговорил Полунин, — все обойдется.

Василий Иванович поймал его руку и, перебирая сухие пальцы, хрипло попросил:

— Ты, Семен Федотович, в случае чего и меня в виду поимей. Я еще пригожусь. Из Москвы-то я никуда…

* * *

После этого случая Василий Иванович еще несколько дней пролежал в постели, но уже чувствовал себя совсем не так, как раньше. Мысль, что, если Москва и будет занята немцами, в ней для борьбы все равно останутся наши люди, успокаивала и придавала сил. Переругиваясь с женой, он все чаще и чаще вставал с кровати, бродил по комнате и каждый вечер с нетерпением поджидал Веру. Она возвращалась с завода усталая, бледная, но необычайно возбужденная и сразу же начинала рассказывать. От Веры он узнал, что Московский комитет партии поручил Полунину на опустошенном заводе организовать выпуск мин, что Полунин и те семеро оставшихся с ним мужчин восстановили четыре старых токарных станка и уже начали обтачивать мины, что на месте заводской автобазы старый шофер Селиваныч, громко именуемый теперь заведующим гаражом, Вера и трое шоферов отремонтировали два брошенных грузовика и теперь возят на завод заготовки мин, что там, где был инструментальный цех, обосновался военный техник с несколькими рабочими и что они на днях начнут снаряжать мины, и тогда завод полностью освоит военное производство.

Каждый день Вера приносила новые вести. В механическом цехе работало уже не четыре, а семь станков. К тем рабочим, что остались с Полуниным, присоединилось несколько женщин и ремесленников-подростков, и теперь все станки работают круглые сутки, а за готовыми минами военные приезжают прямо с передовой.

— И я пойду, — слушая Веру, беспокоился Василий Иванович. — Молодые они, понапутают, а я там каждый закоулок знаю. Полунин-то, он с малых лет на заводе, да один разве управится? А я чем-нибудь да помогу.

Наутро, опять обманув бдительность жены, он вышел из дому.

Стояли первые дни ноября. Легкий снежок запорошил улицы, побелил землю, и в воздухе стоял бодрящий запах молодого снега и неистребимой прели уходившей осени. Вокруг были все те же знакомые дома, улицы, переулки, неторопливые трамваи, редкие пешеходы, но во всем этом Василий Иванович не сознанием, а всем существом своим чувствовал что-то новое, молодое, обнадеживающее. Подходя к заводу, он видел все те же омертвелые трубы, серый забор, разрисованные полосами и пятнами крыши и стены цехов, но по какому-то странному совпадению весь этот налет войны не казался ему теперь опустошающим и безжизненным. Главные ворота завода были наглухо закрыты и даже на месте оторванного листа железа на их правой половине желтела кем-то старательно прилаженная фанера. В проходной Василий Иванович почти лицом к лицу столкнулся с удивительно знакомой седой женщиной.

— Марья, что ль? — с минуту разглядывая ее, спросил Василий Иванович, узнавая в женщине сверловщицу из второго механического цеха, которая лет десять назад ушла на пенсию и с тех пор не появлялась на заводе.

— Как видишь, я, — не по возрасту задорно ответила женщина. — На вас-то никакой надежды, вот и пришла.