Я покосился на Криса и сел. Крис отложил в сторону нивелир и стал с интересом прислушиваться.
— Сорок одна тысяча шестьсот девяносто одна со знаком минус, — четко отрапортовал Левка.
Наступила тишина. Я бессмысленно листал журнал, как будто такая гигантская ошибка могла заваляться между страницами.
Крис легко, как гимнаст, поднялся. Потянулся всем своим тренированным телом, сел за стол.
— Ну, а у тебя? — деловито спросил он.
Я молча протянул ему журнал. Крис взглянул, нахмурился от напряжения, потом лицо его озарилось.
— Что, мальчики? — спросил он, глядя на нас по очереди, и широко улыбнулся. На секунду у меня появилась надежда, что он нашел ошибку в подсчетах и все можно исправить. — Тридцать тысяч потеряли?
Мы подавленно молчали.
— А допустимая разница сколько? — неуверенно спросил я, но Крис даже не слышал моего вопроса.
— Утратили тридцать тысяч! — И Крис, захохотав, взбрыкнул в воздухе ногами и повалился вместе со стулом навзничь.
Мы с Левкой молча наблюдали, как он грохнулся на мешки спиной и перекатился через голову. Гибко вывернулся, как кошка, и с хохотом растянулся на мешках.
— Роскошная ошибочка! — оскалившись, смеялся Крис. Ему даже не приходило в голову, что видеть такое откровенное злорадство может быть противно. Он наслаждался своей победой, потягиваясь от удовольствия на постели, как огромное животное.
— Постой, — вполголоса сказал мне Левка. — А может быть, так и надо?
Я махнул рукой и углубился в подсчеты.
— О-хо-хо! — смеялся Крис. — Ну конечно, так и надо! Так и должно быть у таких пеногонов, как вы! Вы первыми в мире нашли клочок земли, где есть только понижение, а повышения никакого. Ну что ж, постройте здесь город, где все улицы идут под гору, а в гору — ни одна. Нет, тридцать тысяч — это размах. Терять так уж терять, а то что там — какие-то жалкие десятки или единицы!
— Знаешь, Крис, — простодушно сказал ему Левка, — а ведь ты подлец.
Крис перестал смеяться.
— Сыроежка ты блатная после этого, — проговорил он равнодушно и отвернулся к стене.
— Нашел! — неожиданно крикнул я.
Левка радостно встрепенулся и подскочил ко мне:
— Где? Покажи!
Крис не оборачивался.
— Вот она! — И, водя пальцем по строчкам, я показал Левке на ошибку.
— Ну, этого мало… — разочарованно протянул Левка. — Я думал, что по крайней мере тысяча…
Крис долго молчал, наконец не выдержал, обернулся.
— Сколько нашли? — бесстрастным тоном спросил он.
— А что это тебя так волнует? — огрызнулся я.
И тут наступила такая тишина, что у меня зазвенело в ушах. Крис поднялся и сел на мешках, положив на колени нивелир. Глаза у него были необыкновенно светлы. Это был взгляд пирата, настоящего пирата. На меня еще в жизни так не смотрели: только с экрана кино.
— Вот что, ребята, — тихо сказал Крис. — Делать вам здесь больше нечего. Собирайте потихоньку свои вещички — и к завтрашнему вечеру чтоб духу вашего здесь не было… Указания ясны?
Мы молчали. Я положил на стол бесполезный теперь журнал и посмотрел на Левку. Он был бледен как полотно. Потом я взглянул на Криса — капитан был непривычно серьезен.
— Вот так, — продолжал Крис. — Я вижу, вы очень хотите чистенькими уехать. Пожалуйста, я вам мешать не буду. Прибор разбили — на себя возьму, и не потому, что добрый, а потому, что действительно виноват: доверять его вам не следовало. Я не подошел вам в капитаны, а вы меня как матросы не устраиваете. Давайте и расстанемся по-человечески, без лишних сцен. Об одном вас прошу: не дожидайтесь, пока я сам заговорю с Петровичем. Лично мне это будет неприятно, хотя самодеятельность ваша успела мне порядком надоесть. Вопросы будут?
Вопросов не было. Мы с Левкой сидели и растерянно озирались, маленькие, ушастые, нашкодившие щенки. Тяжелое молчание длилось, наверное, не больше минуты. Но мне показалось, что прошел час. Крис с интересом нас рассматривал.
— Значит, гонишь нас? — медленно спросил я.
— Значит, гоню, — твердо ответил Крис. Он снова лег и отвернулся от нас, всем своим видом показывая, что разговор окончен.
А мы с Левкой сидели за столом и смотрели друг на друга. Меня трясло от сознания полной своей беспомощности: хотелось вскочить, закричать что-нибудь страшное, сорвать со стены свой новый костюм и топтать, топтать его ногами. Но это было бы в равной мере нелепо, как и то, что мы делали: подавленно, пристыженно молчали. Левка встал, заходил по комнате, старательно обходя вытянутые ноги Криса, я бесцельно следил за ним, думая лишь об одном: только бы он не споткнулся, только бы он не споткнулся… Стосвечовая лампа низко качалась над столом. В комнате было темновато и уютно. А на полу у дверей лежал не Крис, нет, лежал какой-то незнакомый страшный человек.
Теперь-то я понял, как ошибался, когда думал, что Крис не может ударить. Он мог ударить, еще как мог, и не делал это лишь потому, что до сих пор это было нерентабельно.
Мне стало вдруг холодно от мысли, что время, когда на наши дела смотрят с улыбкой, прошло навсегда. Теперь никто уже не усмехнется, не покачает головой. Просто взглянут удивленно и отвернутся, как Крис.
Так думал я, а Левка ходил по комнате, как взрослый, и о чем он думал — я не знаю.
