Люди Дивия - [60]

- А вам раньше не приходилось блуждать во сне? - перебила исследовательница моих похождений.

Я отмел эту скромную попытку придать хоть какую-то иррациональность моему существованию.

На моих щеках несомненно обозначился румянец, глаза смотрели спокойно и ясно. Все говорило за то, что я веду здоровый и правильный образ жизни. Однако Дарья не сдавалась:

- И все же это могло случиться. Вы незаметно уснули...

- Если так, - перебил я, - то изба должна находиться где-то поблизости. Вы, полагаю, изучили эту местность лучше меня, следовательно, в состоянии указать мне путь к моему жилищу.

- Никакой избы здесь нет, - без тени смущения ответила Дарья.

- А где же обитаете вы?

Она вскинула руку в жесте, изгоняющем мое любопытство, жестко показала, что не намерена входить в подробности. Ну что ж, нет так нет. Мне оставалось удовлетворяться тем, что я не одинок.

- Наверное, - сказал я немножко шутливо, - аука все-таки завлек меня в чащу.

- Я не аука, - серьезно обереглась она.

Ее постоянное стремление очертить границы, которые мне не следует пересекать, должно было насторожить меня, но мной теперь владела болезненная игривость человека, не получившего ожидаемой мзды за свой искренний и цельный рассказ.

- Вы скорее похожи на сон, который навевает аука, - сказал я с нездоровым смешком. - Вы прекрасны, как сон, Дарья. Как мечта.

- Будет лучше, если вы перестанете болтать всю эту чепуху.

- Невозможно! Немыслимо! Попробуйте еще раз войти в мое положение. Вы сами заговорили о сне... И что же, если не сон, эта наша чудесная встреча в лесу?

- Однако... смеркается, - сказала она.

Я с удивлением огляделся и был вынужден признать ее правоту. Между деревьями клубился сумрак, озеро отливало свинцовой серостью. Тревога прозвучала в тихом голосе Дарьи и, передавшись мне, заставила меня лихорадочно поразмыслить о том, что ждет едва знакомых людей в лесу, которого они не знают. Кстати! Научные выкладки нашего общего друга Мартина Крюкова (а я все еще считал Дарью принадлежащей в той или иной степени его кружку), его философские схемы привели мою душу в лес, обернулись лесом, и могло ли быть иначе? Где еще искать начало начал? Однако меня смущало, что я принужден терпеть эту философскую сутолоку в обществе незнакомой и красивой девушки, словно для того и возникшей, чтобы затмить мою жену, бедную Риту.

Быстро в природе сменяются утро и вечер, зной и прохлада, скоро я уже завидовал курточке моей спутницы, укрывавшей от посвежевшего ветерка ее видную, отнюдь не детскую грудь. В том месте, где эта деталь ее туалета смыкалась с другой, спроектированной как штаны, время от времени соблазнительно проблескивала узкая полоска кожи. Се человек. Во мхе, образовавшемся в моей голове после всех сновидений, в которые я попадал, и лабиринтов, испаханных моим брюхом, заметно проползал неуклюжий динозавр, скудно мысливший об исторической необходимости поспеть на ковчег, где обломки старого погибшего мира будут нежно колдовать над зарождением новых, еще небывалых живых существ. Дарья, однако, явно не спешила высекать из нашего трагического уединения искорку оптимизма. У нее было на уме что-то свое, заданное ей в качестве урока и запретное для меня. Наконец мне пришлось обратить взгляд на ее ноги, поскольку она остановилась и отчасти раздраженным тоном заявила, что утомлена и хочет прилечь. Я в долгой задумчивости смотрел на эти блестящие стрелы, соединившиеся в некое подобие циркуля, и размышлял, как она при такой оснащенности думает вычертить себе приличную спальню, если над нею все-таки не возьмет верх моя идея предаться безоглядному разгулу. Но я и сам не был до конца уверен в своем желании претворять в жизнь пластающиеся по мху мысли, и потому чуточку оставался благородным господином, натруженно соображающим, как бы подогнать лоно дикой природы к подходящим для дамского отдыха условиям. Заботливость избороздила мое лицо особыми морщинами. Но Дарья не обладала телесами, которые нужно было слишком уж раскидывать, она просто скрючила свою стройность прямо на земле, на траве, подобрала под себя ноги, сжалась в комочек и спрятала голову в узорчатых недрах какого-то кустика. Я прилег рядом с ней, и сразу наступила ночь. Дарья разрешила мне прижаться к ней, потому что это относительно хорошо обеспечивало нас теплом.

Если предшествующие моему возникновению на берегу озера блуждания были сном, я, надо полагать, уже выспался и сейчас не имел шансов снова уснуть, если же сон продолжался, то мне, очевидно, вообще не следует ничего предпринимать. Но, обтекая эту загвоздку, я задумывался над вопросом, как же Дарья проводила время во всех этих быстрых сменах климата и суточных периодов; естественно, тотчас привлекался к обсуждению и вопрос, как она оказалась в этом странном лесу, где нет изб и словно только и остается что бродить вокруг озера, что она здесь делает, почему не желает делиться со мной своими тайнами, кто она, откуда пришла и куда идет. Это было очень бессонно, я стал вздыхать и ворочаться с боку на бок.

Внезапно она забилась, как пойманный зверек. Ах, девочка моя, для тебя ли подобные испытания? Перед этим лежала, слабая и тихая, но вдруг в чары, в покой и нежность ворвалась какая-то грубая судорога. Я сразу захватил ее в объятия и, тесно прижимая к себе, зашептал: