Люди Церкви, которых я знал - [18]

Как епископ он оказался неугоден своим собратьям, и они, не терпя настоящего монаха в своей среде, отправили его на покой.

Драгоценными камнями в его митре были простота, вежливость, приветливость, любовь к богослужению и, самое дорогое, отеческое отношение к пастве. Он никого не оставлял в пасти волка и чуть ли не свистом призывал человека, чтобы спасти его от опасности. Его называли жестоким и резким из-за того, что он ни в чём не поступался своими принципами. Отец Илия среди архиереев останется известным своей скромностью, а также бедностью одежды и облачений. Его облачения были пошиты из самых дешёвых тканей, какие только продаются в церковных магазинах. Были у него и другие украшения, о которых я не могу не упомянуть: милостыня, которую он предпочитал всему другому. Он часто выплачивал долги должников, чтобы те не потеряли своих квартир. Также вместе с отцом Евсевием[65] он содержал пансион для студентов, которым негде было жить. Ещё одно украшение: дух ученичества, который он не утратил до глубокой старости. Чтобы монастырь в его епархии жил по правилам православного монашества, а не по его собственному уставу, он всегда, как маленький ребёнок, спрашивал совета у других.

После вынужденного ухода на покой он не остался без дела, но вернулся в исповедальню и с большими трудами основал женский монастырь. В него он собрал своих духовных дочерей, которые до сего дня непритворно и бесхитростно свидетельствуют о Христе. Они не допустили у себя нововведений, но остались верны преданиям отца Илии, которые тот воспринял неповреждёнными от старца Амфилохия.

После долгой болезни он почил в этом монастыре. Издана книга, посвящённая его памяти.

Отец Евсевий

Отец Евсевий, служивший священником при больнице «Иппократион», был, как и отец Илия, монахом святой Калавритской лавры[66]. Много лет он был светильником для ходящих во тьме, который никогда не коптил и не ослаблял своего света. К приходящим к нему на исповедь он относился по-братски и с любовью. На его лице всегда была искренняя широкая улыбка, при виде которой можно было сказать: «Наконец-то в моей жизни настал счастливый день!» Обычно он исповедовал поздним вечером, но рядом с ним казалось, будто сияет яркий солнечный день. Он давал советы, не повышая голоса, говоря шёпотом, как мать больному ребёнку: «Потерпи, и мы это преодолеем. Не бойся, у нас есть, есть Первосвященник, Который может понести наши немощи».

Литургию он совершал с великим смирением, и его увещание о частом Причащении к собравшимся в храме святого Луки было таким: «Святую Чашу должны опустошать вы, а не священник после отпуста». Это говорил он после литургии с благоговением и как бы стесняясь. Я говорю об этом потому, что мне приходилось видеть много священников, которые обращаются со святой Чашей так, будто она пустая: они поднимают и опускают её, как кружку в пивной. В конце 50-х годов один католический священник в храме святого Антония увидел, как православный обращается с Чашей, и сказал старцу Амфилохию: «Мы и с обычным стаканом обращаемся аккуратнее, чем этот клирик обращался сегодня со святой Чашей».

Перед началом службы отец Евсевий всегда коленопреклонно молился перед святым жертвенником.

После того как закончилось его служение в больнице, он восстановил монастырь святого Иоанна Богослова в Эгии на Пелопоннесе. Он ежедневно служил и исповедовал с удивительной любовью вплоть до своей праведной кончины. И до сего дня община монахинь поддерживает горящим светильник, зажжённый старцем Евсевием.

Отец Георгий

Господь в Своей прощальной беседе с апостолами просит, чтобы мы пребывали в Его любви[67]. Некоторым людям наш благой Бог не даёт иногда повзрослеть, он оставляет их детьми, чтобы они оставались в Его любви. Они в буквальном смысле от утробы матери возлюблены Христом. Одним таким клириком, постоянно находившимся под покровом Божиим, был отец Георгий, служивший священником при больнице «Святой Савва». Лицо его сияло невинностью, а глаза лучились, как у ребёнка, только что проснувшегося в своей колыбели. Его вопросы часто были даже наивнее, чем у маленьких детей, как будто он только что появился на свет и ещё ничего не знает о том, что происходит в мире. Во время исповеди ему человек понимал, что значит снисхождение, и говорил себе: «Боже, к какому младенцу я пришёл на исповедь!» А когда его сердце от этого смягчалось, то он отдавался невинности старца: «Что мне теперь скрывать? Я нашёл друга, с которым можно поговорить, так неужели я буду перед ним умничать?» Отец Георгий как бы ослаблял узду, чтобы человек не начал сопротивляться, и после этого снимал тяжесть с его души, а под конец натягивал её, чтобы он снова не впал в грех. После этого человек, уже привязанный к нему, как в старину лодку привязывали к кораблю, продолжал своё путешествие по невидимому морю. Господь довольно рано взял его к Себе, «чтобы злоба не изменила разума его»[68]. Впрочем, к тому времени он уже достиг своей цели: созерцать лицо Бога Иаковлева.

Шумный отец Анастасий

Отец Анастасий служил священником при Народной больнице и был полной противоположностью вышеупомянутым отцам. Он был богатырского телосложения. Ему как-то не шло уменьшительное обращение «батюшка». Он был огромным и очень сильным, земля дрожала от его шагов. Отец десяти, а может, и более, детей, он легко удерживал их в узде. Служивший юнгой на кораблях во времена святого Нектария, он хорошо помнил портовый жаргон и пользовался им, словно острым серпом, когда необходимость или обстоятельства побуждали его к этому. Его назначили священником в храм Святой Троицы на улице Кифисии. Став свидетелем неблагоговения и нечестия своего собрата-священника, он попросил, чтобы его назначили служить при больнице одного, без помощников. Ему сказали: