Люди божьи собаки - [22]
— Во… во… вот именно. А то без очереди суется. Стой, как люди, а то — «комиссия»… Нашелся!
Мужичонка этот с хлястиком тут же отвернул в сторону, но раздался тихий, рассудительный женский голос, и его услышали:
— Селедца украл. У той тетки, что гроши платит.
Тетка уже рассчиталась за свои «хвосты», она ошарашенно цапнулась за сумку, там в самом деле лежали две, а не три рыбины. Мужичонку решили проверить, придержали за рукав трофейного мундира. Мацнули по карманам и из внутреннего вынули рыбину. Через минуту рыбина вернулась к своей законной владелице, и та, озлобясь, хлестанула мужичка-с-ноготка соленым, грязным хвостом по лицу: вот тебе, вот, у меня дома шестеро по лавкам сидят, а ты, паскуда, от детей тянешь.
Сзади зашла, тяжело переваливаясь гусыней, продавщица, стянула с себя передник — и передником его, передником, набрякшими узлами завязок. Войдя во вкус, разогналась и двинула заикастого под тощий зад коленом- бревном. От неожиданности тот повалился, и несколько баб сгрудились над ним. Бить не били, но и вставать не давали, ждали милиционера. Мужики подтрунивали со стороны:
— Если такой хвацкий злодей, то дать ему диплом, и пусть крадет законно.
Скоро привели единственного на весь рынок худого милицейского старшину с рыжими усами, и тот забрал неудачника. А очередь еще долго обсуждала происшествие. И по рынку покатилась молва, чтобы разойтись по селам: Мышка из Яковиной Гряды селедца на базаре стибрил, бабы его тем селедцом и помордовали.
Мышка, базарный вор, был ее средним сыном.
Звался он солидно, Михаилом, но уж очень тщедушным получился. Словно болезнь какая точила Федора в тот год, когда среднего сына зачали. Звали его люди не Мишкой, а Мышкой.
Матери новость про селедку не сразу сказали, а когда сказали — не поверила, лучшей подруге Насте Грищихе в лицо плюнула. Когда Настя отшатнулась от нее, побелелой, обтерлась подолом домотканой юбки и проговорила: «Ну тебя, придурковатую», мать, глядя ей вслед, даже ногами затопала от нахлынувшей злости. И тоже повернулась, и подбегом отправилась к себе на загуменье — ей захотелось немедленно мстить. Не важно, кому именно — Грищихе, а через нее и тем людям на рынке, которые мордовали ее сына. Или Настиным домашним, или кому-то еще на селе. Ей было не жаль в эту минуту ни-ко-го, захлестнула обида. Почему так плохо выходило со всеми ее детьми? Кому она сделала что плохое и кто ей за что мстит? Разбираться с этим сейчас было некогда, да и разве на это короткого дня хватит? Всей жизни не хватает, надо просить умного человека со стороны, чтобы вгляделся, вдумался и сказал. Со стороны всегда виднее, потому что принимается в зачет только главное, а когда сам — тогда для тебя все главное, ничего в собственной жизни второстепенным не назовешь.
На загуменье долго ползала на четвереньках, пока не нашла какую-то одну ей ведомую травку. Принесла ее в дом, мелко нарезала старым щербатым ножом, который отыскала в ящике под столом. И бросила резанку в отживший свое горшок с выбитым боком, мирно дремавший на заборе. Потом вскарабкалась по шаткой лесенке на чердак, сняла три толстые паутины вместе с большими черными пауками — похватала их пригоршней, не дала убежать, подавила живцом в руках до черного сока и положила все в тот же ущербный горшок. Долго и сосредоточенно шептала над ним, зловеще согнувшись к земле, а когда выпрямилась, глаза ее светились недобрым светом. Загуменьями прошла, крадучись, к огороду Грищихи. Размахнувшись, бросила свое колдовство за забор. И вытерла насухо руки о высокую траву.
Через два дня Татьянка услышала, как Настя на улице жаловалась бабам, что сын ее меньший кричит ночами во сне. Разбудят — смотрит широкими глазами, ничего не понимает.
Плакала Настя, и отпустило сердце у Татьянки. Не хотела она подруге в дом такой беды, раздумалась. Недолго собираясь, опять полезла на чердак, на этот раз отыскала там старую, пыльную паутину с высохшим паучком, крепкими пальцами перемолола его с бывшими его жизненными нитями, закатала в хлебный мякиш и отнесла шарик подруге. И еще присоветовала ей снять с мальчонки трусы, вывернуть и тыльной стороной стереть ему испуг с лица. Настя все сразу исправно и выполнила. Шарик ее сын равнодушно разжевал и проглотил и флегматично подставил лицо под изнанку своих же трусов. Провожая, Настя рассказала подробности:
— Это ж костер за селом жгли вечером, с Ваником Маниным. А Гаврюша шел коней пасти, в ночное. Захотел пошутить над этими малыми сцикунами. Вывернул тулуп и пополз по траве, медведь медведем. А темно было. Дети есть дети. Крик подняли — в селе слышно было. А идти и силы уже не имели, на руках принесли. Ваник окриял, а мой по ночам мучается.
— Ничего, должно помочь. Пусть Бог боронит.
— Спасибочки, Татьянка. Я уже думала, колдовство. Пошла посмотрела рожь — заломов нету. Татьянка, а ты же шепты знаешь, пошепчи.
— Я от испуга не ведаю. Тольки против сглазу.
— А вот же Г аврила и сглазил своими косыми бельмами. Пошепчи, золотко. Я тебе десяток яиц дам. А?
Татьянка пожала плечами, вернулась. Поглядела на растерянно улыбнувшегося мальчугана, который не успел натянуть на себя трусы.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.