Люди, боги, звери - [7]

Во главе борьбы стали певцы советского рая г. Свен-Гедин и г. Монтандон, явившийся в Париже на диспут со мною в сопровождении коммунистов, среди которых находились корреспонденты советских газет.

Г. Свен-Гедин мечет на меня громы и молнии, хочу думать, по зависти, что беженец видел и слышал то, что ускользнуло от внимания ученого путешественника. Имею много оснований полагать, что за плечами г. Свен-Гедина стоят опытные советские агитаторы, для которых моя книга, как говорится, «не в коня корм», но я не хочу распространяться об этом во имя того уважения, какое я всегда питал к этому выдающемуся путешественнику.

В заключение могу сказать только одно: на все обвинения г. Свен-Гедина имею опровергающие его уверения документы и полагаю, что г. Свен-Гедин прекратит в конце концов свою кампанию, недостойную его и до невероятия нелепую.

Ф. А. Оссендовский Варшава, январь 1925 г.

Игра со смертью

Бегство в леса

Случилось так, что в начале 1920 года я находился в сибирском городе Красноярске, раскинувшемся на величественных берегах Енисея. Эта река, рожденная в солнечных горах Монголии, несет свои животворные воды в Северный Ледовитый океан; к ее устью, в поисках кратчайшего торгового пути между Европой и Центральной Азией, дважды совершал экспедиции Нансен. Здесь, в глубоких сибирских снегах, меня и настиг промчавшийся надо всей Россией бешеный вихрь революции, который принес с собой в этот мирный богатый край ненависть, кровь и череду безнаказанных злодеяний. Никто не знал, когда пробьет его час. Люди жили одним днем и, выйдя утром из дома, не знали, вернутся ли еще под родную кровлю или их схватят прямо на улице и бросят в тюремные застенки так называемого Революционного комитета, зловещей карикатуры на праведный суд, организации, пострашнее судилищ средневековой инквизиции. Даже мы, чужие в этой охваченной смятением земле, не были застрахованы от преследований, и лично я неоднократно испытал их на собственной шкуре. Однажды утром, когда я сидел у одного из своих друзей, мне сообщили, что двадцать красноармейцев устроили засаду вокруг моего дома и хотят арестовать меня. Нужно было срочно уходить. Торопливо натянув на себя старую охотничью одежду друга и взяв немного денег, я выбрался через черный ход на улицу и, стараясь идти окольными путями, поспешил покинуть город. На окраине я уговорил одного крестьянина отвезти меня за небольшую мзду куда-нибудь подальше от населенных мест. Через четыре часа, покрыв верст тридцать, мы оказались в дикой чащобе. По пути мне удалось купить ружье, штук тридцать патронов, топор, нож, овчинный тулуп, чай, соль, сухари и котелок. Углубившись в тайгу, я набрел на заброшенную, наполовину выгоревшую хижину. С этого дня началась моя охотничья жизнь, но мне, разумеется, и в голову не приходило, насколько она может затянуться. На охоту я отправился уже на следующее утро, и мне сразу же повезло — подстрелил двух тетеревов. В лесу попадалось множество оленьих следов, значит, понял я, пищи будет достаточно. Но одиночество мое продолжалось недолго. Спустя пять дней, возвращаясь с охоты, я заметил, что из трубы моего жилища вьется дымок. Подкравшись поближе, увидел двух оседланных коней, а поверх седел — солдатские ружья. Двое безоружных мужчин были мне не страшны, и поэтому я, не мешкая, подбежал к лачуге и распахнул дверь. Солдаты испуганно вскочили со скамьи. Они оказались большевиками. Об этом говорили красные звезды на папахах и грязные красные нашивки на гимнастерках. Поприветствовав друг друга, мы уселись за стол. Солдаты уже успели заварить чай, и мы стали пить горячий, всегда желанный напиток, перекидываясь сло-вом-другим и недоверчиво поглядывая друг на друга. Чтобы усыпить их бдительность, я назвался охотником и сказал, что пришел издалека, прослышав, что здесь водятся соболи. Они, в свою очередь, сообщили, что их отряд бросили в леса вылавливать всех подозрительных.

— Понимаешь, товарищ, — сказал один из них, — мы ищем контрреволюционеров, чтобы потом пустить их в расход.

Мне это было ясно без слов. Как можно правдивее старался я играть роль простого охотника, не имеющего ничего общего с контрреволюционерами, а сам мучительно соображал, куда бежать после отъезда незваных гостей. Стемнело. В сумраке их лица показались мне еще неприятнее. Достав водку, они начали пить, постепенно все больше пьянея. Перебивая друг друга, они, то и дело срываясь на крик, спорили, кто больше уложил в Красноярске буржуев и пустил под лед казаков. Дело дошло до ссоры, но тут усталость взяла свое — их потянуло в сон. Внезапно дверь хижины широко распахнулась, и перед нами в клубах морозного воздуха вырос, словно лесной дух, высокий статный мужчина. Меховой тулуп делал его крепкую фигуру еще массивнее, на голове торчала лихо нахлобученная папаха. Винтовка была нацелена прямо на нас; за поясом, как водится у сибиряков, торчал острый топор. Его глаза, цепкие и горящие, как у дикого зверя, перебегали с одного на другого. Стянув с себя шапку, он перекрестился и спросил:

— Кто здесь хозяин?

Я ответил.

— Переночевать тут можно?