Люди, боги, звери - [27]

Марш призраков

Только так можно назвать наше путешествие от реки Эро до Тибета. За сорок восемь дней мы преодолели одиннадцать сотен миль; наш путь пролегал то по снежным степям, то через горные хребты и пустыни. Мы старались не попадаться людям на глаза, делая привалы в пустынных местах и целыми неделями питаясь одним сырым мороженым мясом, не разводя огня, чтобы дым костра — не дай бог — не привлек к нам внимания. Когда нам требовалось приобрести барана или теленка для пополнения продовольственных запасов, мы посылали за ними двух невооруженных людей, которые представлялись местным жителям батраками русских поселенцев. Мы даже опасались стрелять и однажды пропустили мимо без единого выстрела огромное стадо антилоп — не менее пяти тысяч голов. За Балиром, во владениях ламы Яссакту-хана, унаследовавшего престол после того, как по приказу Живого Будды[18] его родного брата отравили в Урге, мы повстречали кочевников-татар из России, гнавших стада от Алтая и Абакана. Они сердечно приветствовали нас и уступили нам несколько бычков и тридцать шесть брикетов чая. Татары спасли нас от неминуемой гибели, сказав, что наши лошади не выдержат перехода через Гоби в это время года — там совсем нет травы. Они советовали сменять лошадей и что-нибудь еще из припасов на верблюдов. Уже на следующий день один татарин привел в наш лагерь богатого монгола, заинтересованного в сделке. В обмен на лошадей, ружье, пистолет и наше лучшее седло он дал нам девятнадцать верблюдов и на прощание посоветовал обязательно посетить священный монастырь Нарабанчи, последний на нашем пути из Монголии в Тибет. По его словам, святой хутухта[19] будет недоволен, если мы не посетим монастырь и его знаменитый Храм Благословения, куда приходят молиться все странники на пути в Тибет. Исповедующий ламаизм калмык поддержал монгола. Было решено, что мы с калмыком отправимся в монастырь. Я приобрел у татар длинный шелковый хадак, кроме того, они одолжили нам для поездки четырех великолепных скакунов. И потому я уже в девять часов вечера вошел в юрту благочестивого хутухты, несмотря на то, что до монастыря было пятьдесят пять миль.

Хутухта оказался худощавым, гладко выбритым мужчиной среднего возраста, его полное имя было Джелиб Джамсрап-хутухта. Он радушно принял нас, искренне обрадовавшись хадаку, а также моему знанию монгольского этикета, над чем изрядно потрудился татарин, познакомив меня со всеми премудростями. Хутухта внимательно меня выслушал, дав ценные советы относительно дальнейшей дороги, и вручил кольцо, открывшее мне впоследствии двери всех ламаистских монастырей. Имя хутухты высоко почиталось не только в Монголии, но также в Тибете и в ламаистских кругах Китая. Проведя ночь в его роскошной юрте, мы наутро посетили храм, где присутствовали на торжественной службе при звуках хонхо[20], бубнов и дудок. Ламы читали нараспев глубокими голосами молитвы, в то время как низшее духовенство вторило им. Без конца повторялась священная фраза: «Ом! Мани падме Хунг!»[21]

Хутухта пожелал нам удачи, подарил большой желтый хадак и проводил до монастырских ворот. Когда мы уже сидели в седлах, он напутствовал нас словами:

— Помните, что здесь вы всегда желанные гости. Жизнь сложна, и всякое может случиться. Кто знает, может, вы вновь окажетесь в далекой Монголии, не забудьте тогда навестить Нарабанчи.

Вечером мы вернулись к татарам, а наутро продолжили наше путешествие. Меня, усталого, убаюкивала равномерная, медленная поступь верблюда. Так я продремал весь день. Кончилось это плохо: когда верблюд взбирался на крутой берег реки, меня, сонного, выбросило из седла. Я ударился головой о камень и потерял сознание, а очнувшись, увидел, что мой тулуп залит кровью. Вокруг стояли мои друзья и испуганно глядели на меня. Мне туго забинтовали голову, и мы снова тронулись в путь. Лишь спустя какое время я узнал от доктора, что за свою сиесту заплатил трещиной в черепе.

Вскоре мы перевалили через восточные отроги Алтая и Карлыктага, которые вздымаются, как мрачные стражи, на границе величественной горной системы Тянь-Шаня и пустынных областей под общим названием Гоби, а затем пересекли с севера на юг бесплодную равнину Куху-Гоби. Все это время стоял жестокий мороз, единственным преимуществом которого для нас была наша резко увеличившаяся на обледеневшем песке скорость. На подступах к горам Хара мы обменяли наши «корабли пустыни» у местных жителей на лошадей, но торгуты, известные скряги, ободрали нас при этом как липку.

Лавируя между горными хребтами, мы вступили в провинцию Ганьсу; Находиться здесь было крайне опасно: китайцы задерживали всех беженцев, и я опасался за моих русских друзей. Двигались вперед только по ночам, днем же отсиживались в ущельях, лесах или кустарниках. Нам потребовалось четыре дня, чтобы выбраться из опасной провинции. Впрочем, надо признать, что те немногие крестьяне, которых мы повстречали на своем пути, были любезны и гостеприимны. Особого внимания удостоились немного говоривший по-китайски калмык и моя аптечка с лекарствами. Больных было множество, особенно с глазными инфекциями, ревматизмом и кожными болезнями. Подъезжая к Наньшаню, продолжению горной системы Алтынтага (который, в свою очередь, является восточным ответвлением Памира и Каракорума), мы нагнали китайский торговый караван, направлявшийся в Тибет, присоединились к нему и в течение трех дней петляли по бесконечным горным ущельям и карабкались на высокие перевалы. Было заметно, что китайцам не привыкать находить кратчайший путь в этих сложных горных условиях. Все это путешествие я проделал почти в бессознательном состоянии и лишь с превеликим трудом могу вспомнить путь к заболоченным озерам, питающим Кукунор и большую сеть крупных рек. К состоянию крайней усталости и нервного истощения, чему, несомненно, способствовало мое падение, добавились приступы перемежающейся лихорадки: я то обливался потом, то громко стучал зубами от холода, до смерти пугая лошадь, которая несколько раз сбрасывала меня. Я бредил, вскрикивал и даже рыдал. Я звал своих близких, путано объясняя им, как до меня добраться. Смутно помню, как мои спутники сняли меня с лошади, положили на землю, дали глотнуть китайской водки, а затем, когда я немного пришел в себя, объявили: