Любви подвластно все - [21]

Оливия с трудом удержалась от смеха. А Лайон, снова улыбнувшись, добавил:

– Я уже сделал покупку. – Он указал на книгу под мышкой. – Я просто хотел удостовериться, что здесь нет больше ничего из того, что мне нужно.

– Очень предусмотрительно с вашей стороны, – заметила Оливия. – Мне было бы очень жаль, если бы вы упустили то, что хотели найти.

Лайон одобрил этот намек очередной улыбкой, от которой по телу Оливии прокатилась волна жара.

– А что это у вас в руке, мисс Эверси? – спросил он неожиданно. – Вы принесли мне любовное письмо?

Оливия, едва не рассмеявшись, непроизвольно убрала руку с памфлетом за спину.

– О, тысяча извинений… мой вопрос показался вам слишком дерзким? – Лайон изобразил раскаяние.

– Говорите тише, мистер Редмонд. А вообще-то… Меня трудно чем-либо смутить. У меня несколько довольно необузданных братьев, знаете ли… Так что меня ничем не проймешь.

– О да. Все знают ваших прытких братцев, мисс Эверси. Что ж… Трудно смутить, говорите? Поостерегитесь, иначе я могу принять ваши слова за вызов.

– Я лично считаю вызовы пробой сил. Они очень воодушевляют.

– Смелые слова для женщины, которая не хочет показать, что у нее в руке. Может, боитесь услышать, что я скажу об этом?

Проклятье! Редмонд был прав. Оливия в растерянности заморгала, потом наконец, собравшись с духом, заявила:

– Вы правы, мистер Редмонд. Я не хочу показывать это вам.

– О господи, не покажете, потому… потому что это – стихи? – пробормотал Лайон с таким унынием в голосе, что Оливия расхохоталась, зажав рот ладонью. – Если бы вы только сказали мне, что любите стихи, я бы не ложился всю ночь и написал о вас, мисс Эверси, поэму.

– Вы ошиблись, мистер Редмонд. Это не стихи. Что же касается бессонной ночи для написания поэмы… Я бы не пожелала вам столь суровых испытаний: в особенности потому, что к имени Оливия нет рифмы.

– Трудно подобрать рифму и к слову «прекрасная», но ради вас я бы взялся за это.

Он сказал… «прекрасная»? У Оливии перехватило дыхание. Конечно, она и прежде слышала подобные комплименты в свой адрес, причем – множество раз, но то, как сказал это Лайон Редмонд… Было совершенно очевидно: он говорил вполне искренне, то есть именно так он думал и чувствовал, когда смотрел на нее.

«Прекрасная»… Это слово в его устах звучало как-то… по-особенному.

Стараясь не покраснеть, Оливия тихо сказала:

– Вы очень дерзки, мистер Редмонд.

– В самом деле? – Казалось, он искренне удивился. – Меня никогда не уличали в подобных прегрешениях. Просто я привык говорить правду.

– Скажите, мистер Редмонд, а что будет, если когда-нибудь вам и в самом деле удастся меня шокировать?

– Ничего не будет. Потому что вы меня сразу же простите, – ответил он, пожав плечами.

Оливия притворно нахмурилась, а Лайон с чарующей улыбкой проговорил:

– Ну полно вам… Покажите, что там у вас. – Он кивнул на ее правую руку, которую она по-прежнему держала за спиной. – Я не стану вас осуждать, поверьте.

Оливии не хотелось вносить диссонанс в эти волнующие минуты свидания, но она помнила его смелую откровенность на балу. К тому же она терпеть не могла неискренность.

Сделав глубокий вдох, Оливия помедлила секунду-другую, а затем вытащила из-за спины памфлет и подняла листок повыше, чтобы Лайон мог прочесть заголовок.

– «Письмо его превосходительству князю Талейрану-Перигору[15] по поводу торговли рабами», – прочел он вслух. – Автор – Уильям Уилберфорс. – Но это же… Это ведь против рабства, – пробормотал он в некотором смущении.

Оливия молчала, а Лайон вопросительно смотрел на нее. Да, в глазах его был вопрос, но не более того. Не было ни порицания, ни насмешки, ни скуки. Он просто ждал ее объяснений.

– Видите ли, это… – Теперь уже Оливия смутилась.

– Так что же это? – Он ободряюще улыбнулся ей и подступил поближе – словно хотел успокоить и взять под защиту, если понадобится.

И, как ни странно, она действительно почувствовала себя так, будто находилась под его защитой. При этом она вновь ощутила, как по телу прокатилась волна жара. Боясь, что он вот-вот перекинется на лицо и щеки ее вспыхнут ярким румянцем, Оливия уставилась в пол. Но тут же, взяв себя в руки, снова подняла взгляд на Лайона и тихо сказала:

– Я не могу выносить такую несправедливость, понимаете? – Она никогда ни с кем не говорила на эту тему, во всяком случае с родными. Те считали Оливию умной – даже чересчур умной, – а также жизнерадостной, веселой, остроумной и язвительной. Но ко всем этим качествам добавлялось еще одно, о котором домашние не знали: Оливия страдала от несправедливостей мира и пыталась делать хоть что-нибудь, чтобы исправить этот мир.

– Не можете выносить? – переспросил Лайон с ласковой улыбкой.

Теперь щеки ее вспыхнули, и она в волнении проговорила:

– Эта треугольная торговля… эти работорговцы… эта незаконная деятельность… Они покупают и продают людей. Вырывают их из семей и продают. Вы можете представить, что вас вдруг лишили свободы, вашей привычной жизни? Лишили ради прибыли… О, невыносимо такое наблюдать. А я… Я слишком мало могу сделать, но стараюсь хоть что-то делать, чтобы помочь этим несчастным, понимаете?.. Поэтому я читаю и раздаю памфлеты, когда есть возможность. А также оказываю помощь с миссис Снид и…