Любознательное дитя - [2]

Он оцепенел от злости на собственный разум. Это же просто нелепо! Он слышал, как слова звучат в потрясенном мозгу. «Мне тридцать семь лет, сейчас тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год, и у меня зеленый „форд“». От такого винегрета в мозгах, от такой смеси нынешнего и давно прошедшего было не по себе. Да, это в высшей степени нелепо, когда человек не может даже вспомнить, где припарковал свою машину. Это похоже на дурной сон. Однако это больше, чем просто сон.

К тому же это пугает.

Казалось бы, совершенная мелочь — всего-навсего машина. Однако машина была частью его существования, и эта часть лишилась своего точного значения, что и пугало.

«Хватит, — сказал он себе, — давай-ка во всем разберемся. Где, черт возьми, я припарковался?» Где-то неподалеку, потому что он пришел на работу вовремя, хотя добрался до делового квартала не раньше чем без четверти девять. «Шевроле», «плимут», «понтиак», «шевроле», «додж»… он старался не обращать внимания на вереницу названий, мелькающих в голове. «Где же я припарковался? А если…»

Мысль ворвалась внезапно. Роберт Грэхем застыл — недвижный остров в море людской толпы. Растерянность и потрясение отразились на лице.

А с каких это пор у него есть машина?

Мышцы напряглись, он испуганно уставился на кромку тротуара. «А что, если… о господи, что же это такое?» Что-то ускользало из его разума, то, что он всегда знал, уплывало и таяло…

Роберт Грэхем расслабился и огляделся по сторонам. «Боже мой, чего ради я тут стою, — подумал он, — мне ведь пора домой».

И он двинулся в сторону метро.

Так чего там хотела Люсиль? Корицу? Кофе? Паприку? Проклятье, ну почему он не может вспомнить? Ладно, ничего страшного, вспомнит по пути. Он спешно завернул за угол, остановился, чтобы захватить в киоске вечернюю газету.

И только оказавшись на ступенях подземного перехода, он снова замер. Он стоял, а люди толкали его, уходя в сумрачное подземелье.

«Местный до Четырнадцатой улицы, — звучало в голове, — Брайтон-экспресс до…»

Но он же живет на Манхэттене.

«Погоди-ка минутку, постой». Разум спешно старался предупредить возврат того лихорадочного, судорожного состояния. Восемьдесят седьмая Вест-стрит, дом пятьсот шестьдесят восемь, вот где он живет. К чему вся эта чушь про Брайтон-экспресс? Он начал спускаться по ступеням. Когда-то он жил в Бруклине, Седьмая Ист-стрит, двести двадцать два. Но больше он там не живет…

Внизу лестницы он снова остановился, привалившись к белым плиткам стены, и на лице его читалось смятение. Он же ведь жил в Бруклине? В маленьком домике рядом с Проспект-парк? Он чувствовал, как каменеют мышцы лица, как дыхание прерывисто вырывается из легких. «Что же творится? — слабо прозвучал в голове вопрос. — Что же со мной такое?»

Он вдруг завертел головой. «Что я вообще делаю здесь, когда у меня есть машина?» — беспокойно подумал он.

Машина? У него дернулась щека. Нет никакой машины. Он…

Роберт Грэхем неуверенно двинулся по переходу. Манхэттен, твердил он себе. «Я живу в северной части Манхэттена, Восемьдесят седьмая Вест-стрит, дом пятьсот шестьдесят восемь, квартира три Цэ. Нет, не так, я живу в Бруклине, дом пятьдесят шесть девяносто восемь… Мэнхилл-авеню, Куинс».

Куинс! Господи боже, да они с Люсиль не живут в Куинсе уже лет пятнадцать!

Пайн-драйв, пятьдесят семь, Аллендейл, Нью-Джерси. Роберт Грэхем застыл, чувствуя жар и напряжение в животе. Глаза бездумно блуждали по сумраку перехода, провожая спешащих к турникетам людей. Он уставился на плакат напротив, где был изображен розовый носорог, держащий на роге ржаной хлебец Фельдмана: «Свежее завтрашнего!» А его ошеломленный разум пытался ухватиться хоть за что-нибудь неколебимое, что-нибудь незыблемое.

Но адреса всплывали в голове, булькая пеной номеров, улиц, городов, штатов: Манхэттен, Бруклин, Куинс, Стейтен-Айленд, Нью-Джерси. Господи, нет, он же уехал из Нью-Джерси в семнадцать лег! Мэнхилл-авеню, пятьдесят шесть девяносто восемь, Бедфорд-авеню, девятнадцать ноль два, Пайн-драйв, пятьдесят семь, Семьдесят пятая Ист-стрит, тридцать три шестьдесят…

Сиротский приют Агнца Божьего.

Роберт Грэхем содрогнулся. Он уже много месяцев не вспоминал о приюте, в котором провел семь лет. Он судорожно сглотнул застрявший в горле комок и ощутил, как пот выступает на висках. Понял, что до сих пор торчит, будто статуя, в подземном переходе, зажав в трясущейся руке газету, а люди проносятся мимо, толкая недвижное тело.

Он закрыл глаза, и его начало неудержимо трясти. «Ладно, ладно, — думал он спешно, — наверное, я перетрудился. Все ж таки разум хрупкая штука, он может сломаться, когда ты меньше всего этого ждешь».

Трясущимися пальцами он вынул из заднего кармана брюк бумажник. «Если я не в состоянии вспомнить, — сказал он себе, — значит, я найду адрес в удостоверении личности, вот и все. Быстро, спокойно доеду домой, потом позвоню доктору Вольфу и…»

Роберт Грэхем уставился на водительские права в своем бумажнике.

Чуть слышный всхлип вырвался из горла. «Но у меня же нет машины, — услышал он протест своего разума, — у меня нет…»

Пальцы дрогнули, и бумажник упал на бетонный пол. Он нервно наклонился и поднял его. «Я болен, — подумал он, — я болен, нужно срочно попасть домой». Взгляд скользил по правам. «Нью-Йорк, Бруклин восемнадцать, Седьмая Ист-стрит, дом двести двадцать два». Сунув бумажник в карман пальто, он спешно зашагал по переходу.