Любовный секрет Елисаветы. Неотразимая Императрица - [18]

Рыжеволосой Венере доставалось все, Анне – только объедки. Анна выпрашивала, Елизавета брала, не считая. И если бы цесаревна сама не упустила батюшкин трон, никогда бы не достался он нищей курляндской герцогине, постоянно клянчившей деньги – сначала у Меншикова с Екатериной, а потом у барона Остермана.

Да и теперь, когда они поменялись ролями, ничтожная цесаревна мешала всевластной императрице. Гвардейцы называли Елисавету «матушкой» и готовы были взбунтоваться, и, главное, все осталось по-прежнему. Императрица Анна была все той же «толстой Нан», презираемой и ненавидимой, а цесаревна Елизавета – российской Венерой, обольстительной и любимой. И императорский трон не мог изменить этого соотношения сил.

«Сослать бы тебя, да подале. Или в монастырь заточить. А может, и убить вовсе», – думала Анна, разглядывая стоявшую перед ней Елизавету. Цесаревна долго не показывалась на глаза новой императрице, скрывалась у себя в Александровской слободе в обществе красавца-ординарца, о котором государыне уже успели нашептать кумушки-фрейлины. И вот теперь явилась во Всесвятское, где Анна принимала подношения и поздравления, награждала за верность преображенцев и кавалергардов и пыталась перехитрить членов Верховного тайного совета и Сената, после смерти юного императора Петра II призвавших ее на царство.

Верховники – Голицыны с Долгорукими, равно как и господа сенаторы, намеревались ограничить самодержавную власть новой императрицы и думали, что нищая курляндская герцогиня, невзначай ставшая государыней, не посмеет противиться их воле. Но Анна знала, что победит, обведет вокруг пальца всех этих хитрых господ, вообразивших себя хозяевами положения, и станет самовластной монархиней. Всерьез беспокоила Анну лишь красавица-цесаревна, склонившаяся перед императрицей в смиренном поклоне.

Лицо Елизаветы смирения не выражало – глаза смотрели лукаво и дерзко, в них было капризное, переменчивое сияние слабого зимнего солнца, блеск хрупкого невского льда, недоступная Анне магия новой северной столицы, которую императрица тайно и глубоко ненавидела. Пухленькая, нежная ручка Елизаветы теребила воротник собольей шубки, а на губах играла легкая, сладкая улыбка. И, слушая фальшивые уверения в преданности, которые слетали с розовых губок цесаревны, Анна думала, как наказать ее, да побольнее.

– Говорят, мотаешь ты больно. Денег тратишь не в меру. И долги уже завелись, – сказала наконец императрица, выслушав длинную и льстивую речь цесаревны и ответив на нее пустыми уверениями в монаршей милости. – А у державы Российской и своих долгов хватает.

Елизавета смутилась, улыбка в одно мгновение слетела с ее губ.

– Мои долги ничтожны, ваше императорское величество, – поспешила оправдаться цесаревна. – И, право же, не стоят ваших забот. А трачу я ровно столько, сколько мне отпускает казна.

– А мне говорили – поболе, – сурово заметила императрица. – И решила я твое содержание ограничить. Получать будешь от казны 30 тысяч рублей в год, жить от дворца подале. Дабы в заговоры, как при императоре малолетнем, не вступала и на власть верховную не посягала. Иди. Да руку целуй за милость.

Она ткнула под нос Елизавете широкую, грубую ладонь и вопросительно взглянула на соперницу. Но та уже овладела собой и просить о снисхождении, видимо, не собиралась. Быстро, небрежно, как будто ставила подпись на случайном документе, коснулась она руки императрицы и отошла в сторону. Не прошло и минуты, как к цесаревне подошел юный красавец в мундире сержанта Семеновского полка, и Елизавета незаметно страстно сжала его ладонь. Ответом на это рукопожатие была ободряющая, нежнейшая улыбка, и сердце Анны зашлось от ревнивой зависти.

Никто никогда не смотрел на императрицу так, и даже в лице своего давнего фаворита Эрнста-Иоганна Бирона ни разу не прочитала она такой готовности за нее пострадать. И, почувствовав тяжелый, ревнивый взгляд государыни, Елизавета окончательно приободрилась и белой лебедью поплыла вдоль рядов солдат-преображенцев, а те восхищенно смотрели ей вслед, как никогда не смотрели вслед императрице.

«Не поквитались, значит…» – думала Анна, наблюдая за этой сценой. И добавила, мысленно обращаясь к спутнику цесаревны: «Уж не взыщи, сержант, а висеть тебе на дыбе… А потом, ежели уцелеешь, быть от царевны далече. Не с тебя взыскать хочу, с нее. Чтоб знала, на ней твой крестный час, и всю жизнь терзалась и каялась. Это пострашнее ссылки будет».

И, довольная созревшим наконец планом мести, Анна для начала приставила к Алеше шпиона.

Глава вторая Арест Алеши Шубина

– Корона Его императорского величества цесаревне Елисавете по праву принадлежит! – Эти слова сорвались с губ Алеши Шубина после памятного февральского дня во Всесвятском. Ординарец цесаревны знал, что Елисавет Петровну обошли, и после смерти юного императора корона должна была достаться ей, а не Анне Иоанновне, но только после встречи во Всесвятском понял, какой тяжелой и убогой станет жизнь его красавицы при новой государыне.

Елизавета вынуждена была покинуть свою любимую Александровскую слободу и переехать на окраину Петербурга, в Смольный дом, где жила в такой нищете и убогости, что на кухнях ее не хватало даже соли. Положенное от казны содержание приходило с неслыханными задержками, и не привыкшая к скудости мотовка-цесаревна все чаще впадала в меланхолию и сидела в одиночестве в своих покоях – непричесанная, унылая, в мятом шлафроке. Тщетно пытался Алеша утешить любимую, в ответ на его увещевания она лишь заливалась слезами и твердила, что новая государыня хочет ее извести. Одно утешало цесаревну – она была уверена, что покойный батюшка не допустит ее бесславной гибели. И Алеша с ужасом видел, как за спиной обожаемой им женщины встает тяжелая серая тень не покинувшего этот мир Петра.