Любовный дурман - [5]

Была прежде деревом, пристанищем соловьев,

И ветви я с ними наклоняла свои в тоске.

Они на мне плакали, я плач их переняла,

И тайну мою тот плач теперь сделал явною.

Безвинно меня свалил на землю рубящий лес.

И сделал меня он лютней стройной, как видите.

Но только удар о струны пальцев вещает всем,

Что страстию я убита, ею пытаема.

И знай, из-за этого все гости застольные,

Услышав мой плач, пьянеют,

в страсти безумствуют.

И вышний владыка их сердца

умягчил ко мне,

И стали на высшие места

возвышать меня,

Мой стан обнимает та, кто выше других красой,

Газель черноглазая с истомными взорами.

И пусть Аллах бдительный

нас с нею не разлучит,

И пусть не живет влюбленный,

милых бросающий.

Закончив играть, гостья молча положила лютню на колени и вновь склонилась над ней, как мать над ребенком, пальцы пробежали по струнам, перебирая лады, и незнакомка вымолвила:

«О, если б влюбленного, свернув, посетили,

То тяжесть с него любви они бы сложили.

И вот соловей в кустах с ним перекликается,

Как будто влюбленный он, а милый далеко.

Проснись же и встань —

ведь ночь сближения лунная,

И мнится, в миг близости сияют нам зори.

Сегодня завистники небрежны, забыв о нас,

И струны к усладам нас с тобой призывают.

Не видишь ты, для любви здесь

четверо собраны:

То роза и мирты цвет, гвоздика и ландыш.

Сегодня для радости собрались здесь четверо:

Влюбленный, прекрасный друг,

динар и напиток.

Бери же ты счастье в жизни — радости ведь ее

Исчезнут; останутся лишь слухи и вести».

И Нур-ад-дин, слушая эти стихи, смотрел на лютнистку влюбленными глазами, едва сдерживая порывы души от великой к ней склонности. Незнакомка тоже выделяла среди присутствующих юношу, бывшего луной среди звезд, ибо он был мягок в словах, изнежен, совершенен по стройности, соразмерности, блеску и красоте — нежнее ветерка и мягче Таснима, и о нем сказаны такие стихи:

Поклянусь щекою и уст улыбкой прекрасных я,

И стрелами глаз, колдовством его оперенными,

Нежной гибкостью и стрелою взоров

клянусь его,

Белизной чела, чернотой волос поклянуся я,

И бровями, что прогоняют сон от очей моих,

И со мной жестоки в запретах и в поведениях;

Скорпионами, что с виска ползут,

поклянусь его,

И спешат убить они любящих, разлучая с ним;

Розой щек его и пушка я миртой клянуся вам,

И кораллом уст, и жемчугом зубов его,

Стройной ветвью стана,

плоды принесшей прекрасные.

То гранат, взрастивший плоды свои на груди его.

Поклянусь я задом, дрожащим так,

коль он движется

Иль покоен он, и тонкостью боков его;

И одежды шелком, и легким нравом клянусь его,

И всей красой, которой обладает он.

Веет мускусом от его дыханья прекраснейшим,

Благовонье ветра напоено ароматом тем,

И также солнце светящее не сравнится с ним,

И луна обрезком ногтей его нам кажется…

Когда Нур-ад-дин услышал слова эти (а он уже склонился от опьянения), начал сын купца восхвалять гостью:

«Лютнистка наклонилась к вам —

Охмелела вдруг от вина она, —

И струны молвили ее:

Нам речь внушил Аллах, и он…

После этих слов Нур-ад-дина девушка посмотрела на него влюбленными глазами, увеличилась ее любовь и страсть к нему Она вновь восхитилась его красотой, прелестью, тонкостью стана и соразмерностью и в порыве чувств еще раз обняла лютню и произнесла такие стихи:

«Бранит он меня, когда на него смотрю я,

Бежит от меня, а дух мой в руках он держит.

Он гонит меня, но что со мной — он знает,

Как будто Аллах поведал ему об этом.

Я лик его в ладони начертала

И взору: “Утешайся им!” — сказала:

Мой глаз ему замены не увидит,

И сердце мне не даст пред ним терпенья.

О сердце, из груди тебя я вырву!

Ведь ты завидуешь, как и другие!

И как скажу я сердцу: “О, утешься!”

К нему лишь одному стремится сердце».

Красота ее стихотворения, красноречие, нежность выговора и ясности языка удивили Нур-ад-дина, и страсть, тоска и любовное безумие затмили разум.

Он не мог прожить без этой девушки ни минуты и, наклонившись, прижал ее к груди, гостья тоже потянулась к юноше и прижалась всем телом. Она поцеловала его между глаз, а он поцеловал ее в уста, сжав сначала стан, и начал играть с нею, целуясь, как клюются голубки. Девушка подхватила эту игру Присутствующие от увиденного вскочили на ноги, Нур-ад-дин застыдился и отпустил лютнистку. Девушка взяла инструмент и перебирая лады проговорила:

«Вот луна, что меч обнажает век, когда сердится,

А смотря, она над газелями издевается.

Вот владыка мой, чьи прелести — войска его,

И в сражении нам копье напомнит стан его.

Коль была бы нежность боков его в душе его,

Не обидел бы он влюбленного, не грешил бы он.

О жестокость сердца и бока нежность!

Не можете ль поменяться местом —

туда оттуда сдвинуться?

О хулитель мой, за любовь к нему

будь прощающим!

Ведь тебе остаться с красой его

и погибнуть — мне!»

Нур-ад-дин, услышав такие слова, наклонился к девушке в восторге и произнес такие стихи:

«За солнце ее я счел — она мне привиделась,

Пожар ее пламени пылает в душе моей.

Что стоит ей знак подать нам

иль нас приветствовать

Концами прекрасных пальцев

и головой кивнуть?

Увидел он лик ее блестящий, и молвил он,

Смущенный красой ее, что выше красы самой:

“Не это ли та, в кого влюблен так безумно ты?

Поистине, ты прощен!” И молвил я: “Это та,