Любовные доказательства - [32]

— Я не пью, — сказал он.

— Ну, по чуть-чуть, — она капнула ему в рюмку. Начала издалека. Про Фирса, про Раневскую, а потом сразу быка за рога. — Мы тут с Борисом Михайловичем в Турцию собираемся. Ищем хорошую компанию. Вот уговорили Людочку, на вас рассчитываем.

— Так вы тоже едете? А я не могу. Пустой совсем. Никаких денег, никаких заделов на будущее. Увы.

— Я могу вам одолжить. Борис Михайлович, с тех пор, как он стал консультантом фирмы, неплохо зарабатывает.

Вдруг она ему весело подмигнула и поднесла к губам рюмку — ей стало казаться, что Костик вот-вот поддастся на ее уговоры, а уж победа Людочки над юной Татой представилась ей как символическая победа самой Марины Павловны над ненавистной Жанной.

Он тоже потянулся к рюмке.

— Да вы только так — губки помочите, — улыбнулась она. — На дне рождения же вы выпили — и ничего.

— Не сорвался. Ах, какой у вас великолепный коньяк, — наконец выдохнул он. — И я давно вам хотел сказать, Марина Павловна, вы — удивительная женщина. Уди-ви-тель-ная! Можно я налью еще чуть-чуть! Больно уж хорош.

— Наливайте, наливайте, он от всего помогает, даже от выпадения волос. Чудесное средство! Так что — в Турцию? Правда — нужен нам берег турецкий и Африка нам тоже нужна? А вам, Костя, все-таки пора свою жизнь устраивать. Женщина вам нужна взрослая, интеллигентная, самостоятельная, волевая. Да и состоятельная. Вы знаете, какой у Людочки богатый сын? У него в Америке целый бизнес. Он мать целиком и полностью содержит, так что она тратит, тратит, сколько пожелает, и у нее еще остается.

— За Турцию! — провозгласил он, и прекрасные глаза его увлажнились.

Марина Павловна тоже выпила, кураж ударил ей в голову, и ей вдруг померещилось, что она уже, уже сделала эту чудесную операцию у хирурга Золотцева и сидит теперь — прекрасная и юная перед этим милым молодым человеком, и они попивают коньячок и болтают ни о чем, о путешествиях, о морях и океанах, даже о любви…

— Да и вы ходили в дом, ходили… По кодексу дворянской чести вы просто обязаны были бы после этого…

— А где Борис Михайлович? — перебил ее Костик.

— А где-то там, в глухой деревне, — беспечно ответила она, — далеко, ничего оттуда не видно. А мы здесь его коньяк пьем…

И оба рассмеялись.

— Мне очень стыдно, но я бы еще — того, — Костик показал в сторону бутылки.

— Ах, не спрашивайте, сразу наливайте — и себе, и мне. Чудодейственный напиток!

На следующей рюмке Костика повело. Он вдруг наклонился, да так низко, что его голова оказалась ниже журнального столика, за которым они расположились. И оттуда он с живейшим интересом стал наблюдать за Мариной Павловной.

— Ну, вы что? Куда там подевались? — забеспокоились она, встав с кресла и шагнув к нему.

— А вы косолапите, — вдруг с грустью в голосе отметил Костик. Язык его заплетался. — Зачем нам все-таки эта Африка, Марина Павловна, а? Или все-таки ей — быть?

Стало понятно, что он опьянел и стал мягким — таким, что из него можно было теперь слепить все что угодно. Она позвонила Людочке:

— Он уже согласен на все — на Турцию, даже на Африку вот-вот согласится. Приходите!

Та тут же пришла. Однако, пока Марина Павловна открывала ей дверь, Костик взял бутылку и стал пить прямо из горлышка, так что когда Людочка приблизилась к столику, он уже был так пьян, так пьян, что перестал быть мягким, а как бы остекленел и при этом падал, падал и совсем бы свалился на пол, если бы его не поддержала на весу крепкая рука Марины Павловны.

— Перетащим его к вам, — предложила Марина Павловна, многозначительно глядя ей в глаза.

Они ухватили Костика за руки-ноги и вперли к Людочке, где он и заснул прямо на ковре.

— Сорвался! — горестно вздохнула Людочка. — Надо было женить его на Тате, и никаких проблем.

— Ну-ну, — грозно прервала ее Марина Павловна. — Я знаю, что делаю. А за любовь принято и пострадать…

Она подумала о себе — она же вот страдает. И тут же представила, как открывается дверь и в квартиру с полным правом входят за руки эти двое — муж ее и Жанна. И Марина Павловна берет палку и бьет, бьет по этим рукам, чтобы разорвать их сцепку, а потом просто бьет Жанну по голове, а Борис Михайлович кидается ее защищать, заламывет Марине Павловне руки, и тут уже они оба, повязанные единым грехом, наваливаются на нее сообща, связывают и залепляют рот скотчем, потому что ведь она обязательно будет кричать.

И она лежит вот так — связанная и безгласная, а они садятся пить чай и обсуждают, как им с ней разделаться окончательно, глумясь над ее чувствами… Это уже лучше. Потому что Борис Михайлович после такого может еще опомниться, ужаснуться, покаяться и открыть свои глаза на то, что же за чудовище эта Жанна!

Ох, а лучше бы он уж ее не приводил в дом, ушел бы к ней тихо — хоть куда, хоть к Васе в Бутово. Или пусть бы, как тот Мефистофель, — погуляет, погуляет, а все равно при жене.

Наутро встала пораньше, умылась, заспешила к хирургу Золотцеву на консультацию. В дверях подъезда столкнулась с певичкой — она только что высадилась из «мерседеса», и молодой бугай с толстой шеей помогал ей вытащить с заднего сиденья огромный букет. Но это были не розы, не гвоздики, не лилии, не тюльпаны — это были простые полевые цветы, какие так любил Борис Михайлович. Да, он всегда говорил, что самый изысканный букет можно составить из ромашек, васильков, лютиков… Певичка окатила Марину Павловну с головы до ног насмешливым взором и прямо-таки прыснула, остановив его на миг на ее обтягивающей сверх меры белой юбке.