Любовники - [141]

И когда рассказал ей, что с ним происходило, что он при этом испытывал, то неожиданно открыл, как мало знает о себе самом. И открыл это с большей горечью, чем можно было подозревать.

— Знаете, Дульчи, похоже, вы вынуждаете меня думать, что я такой вот интересный парень, — сказал он ей однажды, внезапно почувствовав некоторое смущение.

— Вы такой и есть, Эрик.

— Никто не может быть достаточно интересен, если так много говорит о себе. Сам не знаю, что это на меня нашло. Такое ощущение, словно мне захотелось как бы вручить себя вам… и тем самым едва ли не избавиться от самого себя. Оставить здесь свою сущность и уж потом вернуться домой, — сказав это, Эрик невесело рассмеялся.

Она удобно устроилась в шезлонге под дикой яблоней. Несколько желтоватых лепестков упало на ее черную юбку. Дульчи возлежала, прелестно расслабившись, с теплой и нежной улыбкой наблюдая за Эриком. Сейчас девушка оказалась так близко к нему, что можно было дотронуться до нее, хотя делать этого не хотелось. Ведь когда-нибудь, очень скоро, их жизни отделятся друг от друга, и эта разлука будет вечной. Поняв это, он почувствовал себя неуютно и потерянно.

— Дульчи, когда вы с матерью уезжаете? — спросил Эрик.

— Не знаю. Наверное, когда нам наскучит здесь.

— И куда вы тогда отправитесь? Домой?

— Не думаю. Маме пока не хочется возвращаться домой. Там все еще будет по-прежнему напоминать ей о папе.

— Вы хотите сказать, что он как бы дома, а не здесь, с вами?

— Он и здесь, конечно. Но это не ощущается так сильно, как дома. Там его присутствие чувствуется повсюду. И нам надо подождать, пока это чувство не рассеется… по крайней мере какое-то время.

— И вы сможете тогда смириться с его окончательным уходом?

— Да, думаю, да. Мы с мамой очень хорошо понимаем друг друга.

— По-моему, вы понимаете всех. Я еще никогда не встречал девушку… женщину, — поспешно поправился он, — которая так хорошо понимает людей.

— Ну возможно, не так уж я и понятлива, как этого хотелось бы…

Он некоторое время молчал, а потом произнес:

— Мне тоже так всегда казалось. По-моему, подобные мысли приходят, когда потихоньку начинаешь понимать, что происходит внутри человека. А ведь это такая сложная и запутанная штука… Вот тогда-то и начинаешь бояться.

— Бояться чего?

— Я… не знаю. Но вот однажды в операционной, стоя перед разрезанным животом — не помню, кого тогда оперировали, мужчину или женщину, — я внезапно так испугался, что мне безудержно захотелось повернуться и бежать что есть мочи. Конечно, я закончил операцию, но потом до меня дошло, что я совершенно не понимал, что делал с больным, и еще три дня мучительно ждал, не случится ли чего. К счастью, выяснилось, что операция прошла успешно и она поправилась… Теперь вот вспомнил, что пациентом была женщина. И тогда я приехал сюда.

Он покачал головой и почувствовал, что вспотел. Потом вздрогнул, и по телу его пробежала судорога, хотя был полдень и в патио стояла такая жара, словно их окружали листы раскаленного железа.

— И вот теперь не знаю, что мне делать дальше. Боюсь, что не смогу доверять себе настолько, чтобы снова оперировать. И понятия не имею, что ждет меня впереди. — Эрик сидел, широко расставив ноги и сжав кулаки. Наклонившись, увидел, как на булыжник, устилающий патио, упало несколько капель пота. Сейчас он испытывал почти такой же ужас, как тогда — в операционной. Его вдруг начало трясти. И тут она коснулась его руки.

— Эрик…

Ее голос словно вошел в него, и он не сразу понял, что это за звук. Он повернулся и увидел совсем рядом ее лицо; ее глаза цвета морской волны и розовый влажный рот; ее нежную кожу и волосы, легкие, как морская зыбь. До него донесся легкий аромат дыхания Дульчи, возбуждая желание испить его, напиться им и опьянеть так сильно, как еще ни разу не случалось с ним в жизни. Зачарованно глядя на нее, Эрик увидел, что все цветы вокруг становятся все больше и больше, выше, пышнее, цветистее, как бы разбухая во все стороны огромными желтыми, красными, пурпурными и розовыми трубами. Деревья тоже стали стремительно увеличиваться в размерах, они множились, утолщались, их обвивали огромные виноградные лозы, которые изгибались и словно протягивали к Эрику свои щупальца, жадно приближаясь к нему. В следующую секунду они, конечно, схватили бы его, эти чудовищные многоцветные джунгли, вцепились бы в него и проглотили, и он навсегда исчез бы в этом пестром хаосе.

Эрик сидел, с беспомощным видом взирая на эти чудеса, и тупо размышлял о том, почему она ничего не предпринимает и вообще, по-видимому, не замечает происходящего вокруг, продолжая пристально смотреть на него. И он услышал тихий голос, едва донесшийся до его слуха:

— Не бойтесь, Эрик. Вы не должны бояться жизни, иначе она отвернется от вас. По-моему, я хорошо вас понимаю. А вот вы поймете людей, только возлюбив их, и знаете, на самом деле другого пути нет.

Ее зрачки расширились, глаза стали совершенно зелеными, лицо тоже начало меняться… невероятно медленно и в то же время очень быстро… И вот она превратилась в изящную, гибкую и чрезвычайно красивую черную пантеру.

— Я люблю вас, Эрик, — сказала она.