Любовник тетушки Маргарет - [12]

— Признаться, у меня действительно есть кое-какие планы на завтра, — сказала я.

— Да? Какие?

— Ну, во-первых, я отправлюсь в мастерскую…

— Это скучно.

— А потом пойду на оглашение завещания миссис Мортимер. Она мне что-то оставила, но я не знаю, что именно.

Всю ее взрослость как рукой сняло.

— Да ну?! — воскликнула Сасси. — Что бы это могло быть? Как интересно!

— Полагаю, какая-нибудь безделица. Просто сувенир.

— А может, и нет, — возразила Сасси. — Ты вполне можешь получить что-нибудь весомое и ценное. А вдруг она решила оставить тебе всю коллекцию? Или дом…

— И тем самым убить Джулиуса наповал?

— Ой, я о нем и забыла, — с гримаской призналась Саския.

— Ты можешь о нем забыть, но его мать — нет. Ни о нем, ни о внуках. Нет, скорее всего это будет просто подарок на память, большего я не жду, да это было бы и неуместно.

— Ты иногда бываешь такой высокопарной, тетя Эм. Ну почему бы не сказать, что тебе хотелось бы, чтобы она оставила тебе что-нибудь совершенно сногсшибательное, что-нибудь, о чем ты мечтаешь?

— Потому, — коротко ответила я, приложив палец сначала к своим губам, потом — к ее, и вспомнила, какой она была в детстве и как гений некогда ухватил этот дух прелестной невинности и запечатлел на бумаге.

Глава 6

Грязнуля Джоан не торопится, подумала я.

И тут она вошла. Все те же жиденькие светлые волосы, прядь которых, словно свесившаяся наискосок занавеска, прикрывает один глаз. Готовая вот-вот сделать мах — махом я называла ее привычку время от времени резким движением головы откидывать эту вечно нависающую прядь назад: хоп — и voila! — оба глаза появляются на лице, но только на мгновение, прядь тут же падает обратно, снова превращая ее в циклопа. Но в этот краткий миг освобождения, пока оба глаза доступны взору и взирают сами, наблюдатель — в данном случае я — испытывает такое облегчение, такую радость, что столь стремительная утрата этой радости едва ли не вгоняет в депрессию.

Для обсуждения подробностей у меня не было настроения. Пронизывающий утренний холод на пристани пробрал меня до самых моих «старушечьих костей», как я их — предательски — мысленно называла. Я ждала, надраивая стекло, которое предстояло вставить в раму и закрепить. В самом этом процессе заключено нечто, свойственное ожиданию: медленный ритм однообразных движений, молчание…

— Привет, Джоан, — сказала я.

— Привет, — без всякого выражения отозвалась она. — Благополучно проводили Сасси?

— Да. — Мои движения стали кругообразными.

— Хорошо, — так же безразлично обронила она.

Мне ничего не оставалось, как совершить непоправимый шаг, спросив:

— Ну, как дела?

В ожидании ответа, отлично зная если не его суть, то тон, каким все будет высказано, я думала: должна же она хоть когда-нибудь мыть эти свои чертовы волосы — но когда? Что же ей, стремглав лететь домой в пятницу вечером, совать голову под душ, все выходные ходить чистенькой, сияющей и очаровательной только для того, чтобы в понедельник, по возвращении сюда, снова превратиться в ту же пыльную мышь с засаленными волосами? Она работала у меня с тех пор, как окончила школу, то есть более десяти лет, и за все это время я не припомню ни единого случая — я с еще большим остервенением принялась тереть стекло, — когда бы от ее волос пахло шампунем и они блестели. Кроме нее у меня служил еще Рэг, выполнявший почти все столярные работы. У него косил глаз. Неужели мне на роду написано быть окруженной уродством? Неужели я обречена выслушивать их исповеди, вздыхать и качать головой, не имея возможности избавиться ни от затхлого запаха ее волос, ни от неуютного ощущения, которое испытываешь оттого, что не знаешь, куда смотрит Рэг, когда говорит с тобой? Отдающийся в голове гулким эхом ответ был — да!

Услышав, как Джоан вздохнула, я выжидательно подняла голову и поняла, что разгадала знак правильно. Мах, вступительный мах. И вдруг вместо того, чтобы принять предстоящее как неизбежность — за столько лет я уже привыкла ко всевозможным вариациям того, что она собиралась сообщить, — я почувствовала, как во мне закипает ярость.

— Господи, тетушка Эм, какие же сволочи эти мужики!..

Ну вот. Снова завела свою песню. Так я и знала.

— Представляете, что он сотворил в субботу? — Она сделала паузу.

И тут случилось нечто неожиданное. Вместо того чтобы сказать: «Нет, не знаю, расскажи» или «Ох, ты моя бедняжка…», как всегда делала добрая тетушка Эм, я выпалила не то что неприветливо, а прямо-таки язвительно:

— Нет, Джоан, не знаю. Что же такого сотворил этот овощ в субботу? Изжарил кенара в микроволновке?

Джоан посмотрела на меня. Мах. Взгляд был удивленно-обиженным. Рот так и остался открытым, но из него не вылетело ни звука. Что ж, вот и прекрасно. Испытывая невыразимое мстительное удовольствие, я продолжила, считая на пальцах:

— Джоан, я уже наслышана о Шоне, Роберте, Лусиане, Енохе. Теперь еще один, точно такой же, как все предыдущие. Какой из известных сценариев был разыгран на сей раз? Дай догадаюсь. Он валялся в постели до трех часов дня? Чинил свой мотоцикл твоим хлебным ножом? Когда он встал наконец в три часа, ты обнаружила, что в постели он был не один? — Мой голос звенел. Пучок волос, похожий на паклю, свесился снова, она опять стала одноглазой. — Надел твое любимое белье? Не хочет пополам платить за телефон? Съел кенара, зажаренного в кляре из дерна?