Любовник тетушки Маргарет - [101]

— Мы это знали и до ее поездки.

— Посмотри, — снова предложил он.

Я подошла к окну и взяла у него последний планшет. Рисунки были сделаны по фотографиям, которые я хорошо знала, — я, Лорна, Дики, Саския в младенчестве. Фишер был прав: первые работы грешили безжизненной статичностью, но большинство последующих были великолепны. Мне ничего не оставалось, как улыбнуться.

— Яблоко от яблоньки… — ворчливо признала я. — Он тоже был развит не по годам.

Фишер достал часы из жилетного кармана.

— Сейчас придет Джулиус. И на этот раз, — он предупреждающе поднял палец, — я прошу тебя вообще ничего не говорить. Особенно о красоте мастерски нарисованных фаллосов. Полагаю, Линда до сих пор не оправилась от твоей лекции. — Он хмыкнул. — Боюсь, я тоже. Сохраняй хладнокровие. И полную невозмутимость.

— В присутствии Джулиуса я всегда невозмутима.

Фишер очень проницательный человек.

— Ом имел на тебя виды? Так-так.

— Жена его не понимает, — драматически вздохнула я.

Фишер, разливавший херес по рюмкам, прервал свое занятие и, взглянув на меня, расхохотался:

— Его жопа получит свой бассейн — и при этом без ущерба для мортимеровской коллекции. Во всяком случае, никто ничего не заметит.

Слоняясь по комнате со своей рюмкой, я листала старые каталоги — Дерен, Фринк, средневековая резьба по слоновой кости, коллекция Бэррона. В наши дни само собрание фншеровских каталогов представляло собой ценную коллекцию. Отчасти я все еще сердилась из-за Дики, отчасти испытывала любопытство.

— Где состоится выставка?

— Ах, выставка… — Рис что-то достал из своего антикварного горизонтального стеллажа для эскизов. В некоторых ситуациях он бывал таким позером, этот Фишер. — В Вест-Энде. Точнее, на Корк-стрит. Как ни странно — чистое совпадение, — мы получили старую галерею Блейка, ту самую, в которой выставлялось вот это, помнишь? — И швырнул на стол портфолио с моим Пикассо.

— Как же мне не помнить, — сухо сказала я. — Миссис Мортимер устроила там свое шоу на новой электрической инвалидной коляске, чем посеяла всеобщую панику.

— Да, это была женщина! И какой острый глаз. Помнишь ту девичью головку Матисса?

— Разумеется. Такое изящество линий.

Он кивнул:

— О да. Линии у него действительно изящные… Эта девочка была одной из внучек семейства Штейн — известных меценатов, в частности и его покровителей. Говорят, он вел себя по отношению к ней как грязный старикашка. Еще хереса?

Джулиус явился красный и возбужденный, сказал, что застрял в пробке. Поскольку на подбородке виднелся след от помады и цвет лица был несколько ярковат, я предположила, что он задержался из-за чего-то более существенного, чем пробка, и весело поинтересовалась:

— А Линда не с тобой? — Он ответил, что она с мальчиками в отъезде. — Ах, вот оно что, — посочувствовала я. — Должно быть, тебе одиноко без них. Это джем, — я вгляделась в его подбородок, — или помада?

Джулиус бросил на меня косой взгляд и принялся стирать пятно, а когда я дружески поцеловала его в обе щеки, вид у него стал еще более смущенный. Потом он передал Фишеру плоский пакет из коричневой оберточной бумаги. Фишер взял его и очень осторожно развернул. Внутри, между двумя картонками, лежал вставленный в рамку портрет, о котором я всегда мечтала, — «Головка девочки» Матисса. Я ожидала, что искусствовед начнет охать, вздыхать, рассыпаться в восторгах и твердо помнила, что не должна его поддерживать. Однако он лишь спокойно кивнул и предложил Джулиусу херес. Мне не терпелось поставить портрет вертикально и поближе рассмотреть его, но я держалась.

— Прекрасный день для апреля, — светски сказала я, обращаясь к Джулиусу. Тот что-то пробормотал. — Передай от меня привет жене, хорошо? — Он закинул ногу на ногу и стряхнул с колена некую невидимую пушинку. Я терялась в догадках: зачем он пришел и зачем принес Матисса? Искусство живет по законам, неподвластным безвкусной житейской суете, из которой произрастает. Мы часто обсуждали эту тему с Фишером за рюмкой-другой после того, как горластые дизайнеры по интерьеру убирались восвояси. Люди никогда не смогли бы войти в собор, побродить по Колизею или площади Сан-Марко, если бы постоянно помнили, на какие средства все это построено и сколькими жизнями оплачено создание идеала.

Мы подписали бумаги: сначала Фишер, потом Джулиус, потом я. Я наконец начала понимать, что происходит. И он просил меня оставаться при этом невозмутимой?! С того момента как промокательная бумага высушила чернила на документе, я стала обладательницей Матисса, а Джулиус и Линда Мортимер — владельцами офортов Пикассо. Напоминало обмен побрякушек на золото: ни то ни другое нельзя съесть, но ты точно отдаешь себе отчет в том, что предпочитаешь.

— Гм-м… — промычала я, безразлично, даже несколько критически глядя на свое новое приобретение. — Будет неплохо смотреться в холле, над вазой с сухими лепестками.

У Фишера хватило такта закашляться и на минуту отвернуться. Джулиус ничего не заметил. Он оставил папку с офортам и лежать там, где она лежала, и собрался уходить.

— Ты не возьмешь это с собой? — удивилась я.

Он тряхнул головой. С чего это он вы глядит таким самодовольным, ведь это моя прерогатива?