Любовник - [7]

А ее дом в Дувре пропах болезнью и карболкой; старый лондонский дом — плесенью и пылью.

Все так же молча Майкл зажег газовый светильник и увлек Энн к темному подножию лестницы. Наверху виднелся призрачный свет.

Не чувствуя под собой ног, Энн ухватилась за изящные железные перила, потом начала подниматься.

Обитый бледным шелком коридор тянулся вдоль всего этажа. Каблуки выстукивали ритмичную мелодию на гладком, как зеркало, дубовом полу: проникновение, овладение — проникновение, овладение. В дальнем конце прохода настенное, в виде веера, бра боролось с наползающей темнотой. Наконец дорогу им преградили кремовый карниз и двери — врата перед женщиной, намеревавшейся пробудить свою сексуальность.

Майкл толкнул тяжелую дверь, которую стерегло бра, и перед ними в полоске света блеснула массивная, на четырех столбиках, медная кровать. Он потушил газ и мягко подтолкнул Энн в спальню. Угольная чернота комнаты показалась давящей, терпкой и удушающей. Энн испугалась: на секунду ей показалось, что она очутилась в теплице или на бдении у гроба.

Майкл, не произнося ни слова, шел впереди. Послышался треск зажигаемой спички, и из цветного шара разлился мягкий свет и выхватил из темноты дубовый прикроватный столик с кроваво-красными розами в вазе. Рядом стояла медная кровать — белоснежные простыни и зеленое покрывало уже откинуты в гостеприимной готовности.

Майкл бросил сгоревшую спичку в крохотную пепельницу и повернулся к ней — лицо в тени, но на черных волосах отсветы золотистого огня.

— Позвольте принять вашу накидку.

Энн похолодела при мысли о том, как он исследует каждый изгиб и каждую выпуклость ее тела.

— Спасибо.

Руки в шрамах напомнили, что это уже не тот человек, от которого восемнадцать лет назад млели матроны и дебютантки. Одну за другой он расстегнул на ней пуговицы. Все происходило слишком стремительно.

— Я не захватила ночную рубашку, — пробормотала она. Черные ресницы взметнулись вверх, и фиалковые глаза застали Энн врасплох.

— Она вам не потребуется. — Майкл разжал ее пальцы, принял ридикюль и отшвырнул на пол. Легкий стук нарушил тишину ночи. За ридикюлем с тяжелым бархатным шелестом последовала накидка.

В сером шелковом платье Энн почувствовала себя провинциальной простушкой — скромной курочкой рядом с цветастым павлином. Она закрыла глаза. Сейчас платье последует за накидкой, однако ей не хотелось, чтобы он смотрел на ее слишком маленькие груди и не в меру широкие бедра. Но любопытство взяло верх. В конце концов, она заплатила большие деньги! Энн открыла глаза и отступила на трясущихся ногах.

— Пожалуйста, разденьтесь.

В фиалковых глазах промелькнула дьявольская искра.

— Вы хотите видеть меня обнаженным?

Энн выпрямилась во все свои пять футов и пять дюймов.

— Я старая дева, месье, но я женщина. И у меня такие же желания, как у любой другой женщины. Конечно, я желаю видеть вас обнаженным.

— Вы представляете, как устроен мужчина, шери?

Ее подбородок гордо вздернулся вверх.

— Я не упаду при виде вашего мужского отростка, если вы это имеете в виду.

— Но доставит ли вам удовольствие его вид?

— А другим женщинам доставляет?

— Вы девственница, мадемуазель. Созерцание обнаженного мужчины способно… встревожить вас.

Энн поджала губы.

— Я узнаю это только после того, как посмотрю.

— А если все-таки испугаетесь?

— Не до такой степени, чтобы переполошить соседей.

Лампа стала меркнуть так же внезапно, как и вспыхнула.

— Ничего подобного я о вас и не думал.

Майкл умело освободился от черного сюртука, и тот с соблазнительным шелестом упал к его ногам. Не отрывая от нее глаз, он расстегнул верхнюю пуговицу жилета. Без сомнения, этого от него добивались многие красивые и опытные женщины.

Но Энн смотрела не в его горящие глаза, а на обезображенные кисти.

— Больно?

Пальцы Майкла замерли.

— Может быть, вам помочь? — Энн успокоилась. Ей всю жизнь приходилось помогать родителям. Сначала в гостиной, потом в спальне, а в последнее время — у их смертного одра. Женщина подошла к Мишелю и отвела его пальцы. Но маленькие жемчужные пуговки не поддавались. Никогда у постели больных она не казалась такой неуклюжей. Она нахмурилась и сняла перчатки. Железные пальцы стиснули ее запястья, и невесомые перчатки упали на пол. Энн в тревоге вскинула голову. Лицо мужчины было всего в нескольких дюймах от ее лица. Шрамы прорезали волевые скулы.

— Мне не требуется сиделка, мадемуазель.

Энн замерла. Сама того не желая, она его обидела. Энн облизала губы, на которых оставался привкус его влажного дыхания.

— Я не собираюсь становиться вашей сиделкой.

— В кебе вы утверждали, что и понятия не имеете, чего желать.

Энн не отвернулась и не притворилась, что не поняла его.

— Я спрашивала, что может произойти, если женщина не знает, чего просить. Но не утверждала, что не знаю, чего хочу.

Майкл склонил голову, и его губы оказались рядом с ее губами.

— И чего же вы желаете, мадемуазель?

В его словах звучал вызов. Как будто он спрашивал: «Как далеко вы готовы зайти, госпожа старая дева? Не побоитесь ли ласк мужчины, который известен тем, что умеет доставлять наслаждение женщинам?»

Энн глубоко вздохнула. Все, что у нее есть, — это один месяц наслаждений. И она не собиралась поддаваться своим девическим страхам.