Любовник поневоле - [3]

— Входи. — Он заставил себя улыбнуться. — Садись. Отлично выглядишь.

— Правда? — Она вспыхнула, восприняв дежурный комплимент очень серьезно. Но тут же попыталась вновь надеть личину самоуверенности. — Может, поцелуемся?

И сразу поняла, что зря. Он напрягся, и едва возникшее ощущение тепла от нахлынувших воспоминаний моментально исчезло.

— Алена, не надо ломать комедию. Я бы не встретился с тобой, если бы ты не настаивала, но лучше не злоупотреблять этим. Давай сразу поставим точки над i. Мы с тобой давно чужие люди, у каждого своя жизнь. Я не хочу унижать тебя дежурными расспросами о том, как ты живешь — по правде говоря, мне это неинтересно. Мне бы вообще не хотелось трогать что-либо из тех лет — пусть все остается как было, потому что это было прекрасно. Но это — прошлое, и ты для меня осталась там, в моей юности. Поэтому валяй, говори, что за срочное дело у тебя. Если смогу — помогу, но предупреждаю: ничего особенного от меня не жди.

Это была откровенная отповедь. Она сразу забыла все свои колебания. Перестала сомневаться, стоит ли ломать ему жизнь — стоит, раз он вот так с ней разговаривает — по-хамски, беспардонно! И — пошла в атаку:

— Паш, ты на самом деле извини меня. У меня действительно тупиковая ситуация, и я собираюсь просить тебя об очень необычном одолжении. Поверь, я не стала бы к тебе соваться, тем более что такое отношение с твоей стороны вполне можно было предвидеть, я ведь еще помню твою принципиальность. Ты не хочешь соблюдать даже внешние приличия. Что ж, перейду к делу. Дело в том, что я серьезно больна. Очень серьезно. Смертельно.

— Что? — Он невольно подался вперед.

— Да. То самое, ну, ты понимаешь. Мне трудно выговаривать это слово. Я узнала об этом три месяца назад.

— Но почему смертельно — можно ведь оперировать. Тебе нужны деньги на операцию? Я готов помочь.

— Спасибо. — Она усмехнулась. — Но операция мне уже ни чему. Врачи предлагают, но ничего не гарантируют. Практически открыто говорят о том, что это оттянет конец максимум на полгода.

— Я могу показать тебя хорошим врачам здесь, в Москве. Деньги не проблема.

— Знаю. — Она хотела добавить, что знает о нем куда больше, чем он думает, но сдержалась. Он вновь стал чуточку ближе, и это нельзя было упускать. — Но я и здесь проходила обследование. Все бесполезно — последняя стадия. Они говорят, что в лучшем случае мне остался год.

— Господи, Аленка… Как же так? Откуда?

Он встал, подошел, взял ее за руку. Глаза оказались так близко, и в них сквозила боль — настоящая, искренняя. На мгновение ей стало стыдно, а потом — так сладостно от иллюзии того, что он опять рядом, что он переживает за нее, что он опять ее. Иллюзия затмила все остальное, и она сама почти поверила в реальность того, что говорила. Это и было реальностью — для нее, измученной десятилетней разлукой с любимым, единственным. Ради такого стоило пойти на все — и она ринулась дальше.

— Значит, суждено. Я вначале места себе не находила, металась от одного врача к другому. А потом успокоилась: чему быть, того не миновать. Не хочу строить из себя героиню — конечно, страшно, горько. Но что делать — вешаться? Просто нет другого выхода — надо жить с этим столько, сколько Господь отпустит.

— Да, не ожидал такого… — Павел медленно отошел от нее, подошел к окну. — Извини, но почему ты пришла ко мне? Чтобы сделать мне больно? Или я могу чем-то помочь?

— Можешь. — Она облизнула сухие губы: вот он, этот момент, когда надо сказать то, ради чего она решилась на этот визит. — Я хочу попросить тебя подарить мне…

Слова вначале не шли — давно заготовленные, тысячу раз проговоренные в мыслях. Подарить — смешно: что подарить? Себя? На неделю, две, месяц, на всю оставшуюся жизнь?

Он ждал, недоуменно глядя ей в лицо.

— Я не переставала любить тебя все эти годы. — Слова вдруг хлынули из нее — не те, заготовленные, а искренние, из глубины ее десятилетних переживаний, хлынули вперемешку со слезами, которые тоже не были запланированы. — Не переставала, наоборот, с каждым днем любила все сильнее и безнадежнее. Жила с другим, а любила и хотела только тебя. Может, эта болезнь мне в наказание, а может, и в избавление от мук. Не хочу и не могу больше жить без тебя. Прошу только об одном: давай вернемся в наше прошлое — на время. Уедем куда-нибудь — на море, на курорт, где нас никто не знает, где будем только мы и наша любовь, которую мы вернем — на время. Подари мне эту неделю любви, прошу тебя. Потом я исчезну из твоей жизни, навсегда уйду, просто сгину, и ты обо мне ничего больше не услышишь. Даже о смерти моей не узнаешь — хочу остаться в твоей памяти живой и красивой. Я ведь красива?

Она смотрела на него с мольбой. Слезы катились по щекам, смывая тушь. Алена по-детски шмыгнула носом — он вспомнил эту ее привычку, хотя был просто ошеломлен просьбой и этим потоком признаний, ее страстью и болью, звучавшей в каждом слове. И этот вопрос — такой непосредственный, такой женский и простой. Что он мог ответить ей?

Павел закрыл лицо руками, словно защищаясь от воспоминаний. Он считал себя абсолютно приземленным человеком, далеким от сантиментов и душещипательных историй. Жизнь его давно катилась по налаженной колее, вполне его устраивавшей: работа, успех, материальная обеспеченность, предоставляющая множество благ, любимая — по-настоящему — жена, уверенность в завтрашнем дне — словом, он был доволен своей жизнью и не хотел вторжения нерешаемых проблем, да к тому же чужих. Но эта женщина все-таки не была ему чужой, как бы он ни убеждал в этом себя. И пришла она к нему с болью — душевной и физической, пришла с самым ценным, что у нее было — своей любовью, которую пронесла через годы. Это же прекрасно, это так возвышенно и чисто…