Любовник из Северного Китая - [3]

Мать лежит на кровати.

Она не спит.

Она ждет свою дочь.

А вот и дочь. Заходит в комнату. Пересекает ее. Кажется, ее силуэт, ее платье нам знакомы. Да, это та самая девочка, что шла к реке по старой улице вдоль парка.

Она принимает душ. Шум воды.

Возвращается.

Теперь ее можно разглядеть получше. Да. Совершенно очевидно, она еще совсем девочка. Худенькая, грудь едва-едва наметилась. Длинные рыжевато-каштановые, вьющиеся волосы, на ногах — сабо местного производства, деревянные, но легкие, с кожаными ремешками. Глаза у нее светло-зеленые с коричневыми прожилками. Говорят такие же были у ее покойного отца. Да, это та самая девочка со старой улицы, которая плакала над Вальсом. Та самая, которая знает, что этот Вальс играла женщина в темно-красном платье: мы видели ее на белой дорожке. Знает она и то, что только ей одной, этой самой девочке, известны такие вещи. Ей одной во всем поселке и даже за его пределами. Итак, это девочка. На ней ситцевая белая рубашка с бретельками, сшитая До, такая же как у ее матери.

Девочка раздвигает сетку от комаров, быстро подтыкает ее края под матрас, проскальзывает в образовавшуюся щель и снова опускает сетку. Мать так и не уснула. Она садится рядом с девочкой и заплетает ей косы на ночь. Она делает это машинально, не глядя.

Издалека едва слышно доносится шум поселка, который утихнет только на рассвете. Девочка спрашивает:

— Ты видела Пауло?

— Он приходил, поел в кухне с Чанхом. Потом снова ушел.

Девочка говорит, что ходила к парку, где была вечеринка, посмотреть, нет ли его там, но вечеринка кончилась и в парке никого не было.

А еще она говорит, что позднее опять пойдет искать его, ей известно, где он прячется. И вообще она спокойна, только когда он далеко от дома. Он всегда ждет, что она придет и заберет его, потому что боится возвращаться один, боится, что Пьер подкараулит его и набросится опять. Мать отвечает, что она, наоборот, боится, когда Пауло нет дома, боится змей, сумасшедших… это так ужасно, когда он совсем теряет рассудок и убегает куда глаза глядят… Ведь с такими детьми может случиться что угодно.

Девочка боится Пьера. Боится, что он убьет Пауло. Что он убьет его, даже не понимая, что делает, так она говорит.

— Ты лжешь, — вдруг накидывается она на мать. — Ты боишься не за Пауло. Ты боишься только за Пьера.

Мать не понимает, что говорит ей дочь. Она долго смотрит на нее неожиданно нежным взглядом словно не слышала только что сказанных слов. И заговаривает совсем о другом.

— Ты вот собираешься писать книги. О чем?

— О Пауло, — кричит девочка. — О тебе. И о Пьере тоже, но только для того, чтобы там с ним наконец разделаться. — Она резко поворачивается к матери и, прижавшись к ней, начинает плакать. — Ну почему ты любишь его одного, а нас не любишь совсем… — кричит она еле слышно.

— Я люблю вас одинаково всех троих, — лжет мать.

— Это ложь, ложь! — снова кричит девочка. Она любой ценой готова заставить мать замолчать. Готова ударить ее. — Ты лгунья… Скажи правду хоть раз в жизни… Почему его, а не нас?

Молчание.

— Не знаю, почему, — выдыхает мать.

Долгая пауза.

— И никогда не знала, — добавляет она.

Девочка бросается на мать, плача, обнимает ее. Закрывает ей рот рукой, чтобы заставить ее замолчать.

Матери все равно, что с ней делают, пусть даже оскорбляют. Она все еще пребывает в другом жизненном измерении — своей безоглядной любви к старшему сыну. Где она одинока. Потеряна. Но защищена от гнева других.

Голос девочки становится умоляющим, но на мать это не действует.

— Если он не уедет отсюда, рано или поздно он все равно убьет Пауло. Ты прекрасно это знаешь. Вот что страшно.

Совсем тихо, шепотом, мать говорит, что она и правда это знает. И потому вчера вечером написала в Сайгон письмо с просьбой об отправке ее сына обратно во Францию.

Девочка рывком садится на кровати. У нее вырывается глухой крик облегчения и боли.

— Это правда?

— Да.

— Точно?

— Да, да. Позавчера, — говорит мать, — он опять украл опиум из курильни. Я заплатила, но в последний раз. А потом написала в Управление по репатриации. И сразу отнесла письмо на почту.

Девочка опять обняла мать. Мать не плачет: она словно мертвая.

Плачет девочка, совсем тихо:

— Как это ужасно, что нам пришлось дойти до такого… как ужасно!

Мать говорит, что конечно, это так, но она совсем запуталась… Да, наверное, это и в самом деле ужасно, но она, мать, просто перестала что-либо понимать. Мать с дочерью лежат обнявшись. Мать так и не проронила ни единой слезинки. Словно жизни в ней совсем не осталось.

Девочка спрашивает, знает ли брат, что скоро уедет.

Мать говорит, что нет, не знает. И она не представляет, как сказать ему, что все кончено. Мать гладит дочь по голове.

— Ты не должна страдать из-за него, — говорит она. — Как ни горько это сознавать матери, но он того не стоит. Ты должна это знать: Пьер не стоит того, чтобы из-за него страдали.

Девочка молчит. Мать продолжает:

— То есть я хочу сказать, что Пьера уже не спасешь. Слишко поздно… Он человек конченый! Он погиб!

— И потому ты так его любишь! — вырывается у девочки с рыданиями.

— Не знаю, не уверена… Хотя… Да, конечно, и потому тоже… Ну а ты плачешь… Ты ведь потому плачешь…