Любовник из провинции. Наваждение - [18]

- Если ты хочешь уйти от нас, - тебе мой совет не нужен, если не хочешь, - тоже, - ответила Кира, похолодев от такой перспективы, но, скорее, это пьяная болтовня... Если же нет... Тогда их дружбе - конец.

И она почувствовала, что ее физическая болезнь возвращается: разболелось горло, стянуло обручем голову, стало невыносимо душно в этом прокуренном пропитом зале.

Леля увидела, как вдруг отекло и посерело кирино лицо, испугом наполнились глаза, - Кира боялась болеть,- и спросила с тревогой: Кира, тебе плохо? Уйдем?

И Кира, ощутив искренность ее тона, заявила, что все отлично и она будет пить здесь до полуночи. Она ждала, что Леля сейчас скажет Мите, чтобы он шел домой, а они еще посидят, она надеялась, что тревога за нее подвигнет Лелю... Но этого не произошло.

Леля обрадовалась кириной лжи, хотя видела, что это ложь, но ей хотелось сидеть здесь, в чаду и дыме, в гуле пьяных голосов, с этой незамысловатой пошленькой музычкой... Сквозь этот чад светились напротив узкие темневшие внезапно отчего-то глаза и можно было протянуть руку и сказать: Митя... Передайте пожалуйста сигареты... Как признание в любви. И слышать в ответ: Елена Николаевна...

Это было непостижимо и хотелось, чтобы длилось вечно, всегда. Ничего больше - только этот аляповатый, ставший уже неприс

тойным, зал и шепот: Митя... Елена Николаевна...

Но кирино совсем побелевшее лицо вдруг закачалось перед ней и Леля поняла, что больше - нельзя. Кира позволила себя увести, потому что уже совсем расползлась и еле двигалась.

Они вышли и стали ловить такси. И снова наступили счастливые минуты они ВДВОЕМ, ВМЕСТЕ, заботились о Кире! Они одинаково думали о том, что должны хорошо относиться к Кире, которая соединила их. Они суетились у такси, как нашкодившие дети, - не существовало уже ни возраста, ни сана.

Киру усадили на переднее сидение, - она сама этого захотела,

- и когда машина тронулась, Леля вдруг молоденьким, фальшивым, тоненьким голосом назвала адрес Киры, сообщив, что одну ее не оставит... На это Кира резонно заметила, что она не одна, а с Митей и Леля почувствовала стыд. А Митя - счастье, ибо понял, что из-за него Елена Николаевна хочет ехать к ним!

И вдруг все погасло.

Леля, скользя глазами по мокрому асфальту, озарением поняла, как она смешна и непристойна. Кончилось сомнительное чародейство ресторанного зальца с пропыленными, жирными от чада занавесями и хмель, потеряв свою воздушность, превратился в то, что он есть - тяжкую тяжесть. А она пьяноватая, с проявившимися морщинами бабенка, воркующая с мальчиком!..

Кира видела это все! Поэтому она и почувствовала себя так, - ей стало стыдно за нее, Лелю!

Отвернувшись к оконцу Елена Николаевна тихо заплакала от страшного, черного, все рушащего стыда. Рукой, в мягкой перчатке, она вытирала слезы у глаз, со щек, у носа, и никак не могла унять. Перчатка намокла и она сняла ее, держа как платок у глаз и боясь одного, - чтобы никто не заметил.

Митя смотрел на Лелю и видел, что она отвернулась от него, видимо, занятая своими мыслями, в которых не было места ему, иначе она хоть коротко взглянула бы на него! Хоть коротко...

И он начал погружаться в бездну, из которой - так думают в ранней юности! - нет возврата. Он смотрел на ее склоненную к ок

ну голову и увидел, что лелины плечи вздрагивают, а руку она

прижала ко рту... Плачет?.. Наглый дурак! Она смеется! Над ним.

Он похолодел от ужаса - стопроцентного настоящего ужаса - страшно видеть наяву, что над тобой смеются!.. Мите захотелось почти по-настоящему открыть дверцу машины и выкинуться вон, на бегущий мокрый асфальт, чтобы доказать, что он принадлежит к миру сильных, пылких, простых и открытых, которых можно не любить, можно ненавидеть, но над которыми нельзя смеяться!

Он даже взялся за битую корявую ручку, чтобы свершить то, о чем только секунду назад подумал ( в его годы это и делается только так. Мгновение, вспышка, и... все кончено. Без раскладок и раздумий. Потом бы вернул. Поздно), но было не суждено. Поворот. Машину занесло, шофер, выворачивая, оглянулся и Митя отдернул руку, будто тот мог догадаться, ЧТО Митя только что не совершил.

Машину занесло и Елене Николаевне пришлось опереться рукой на сидение и тут открылось ее лицо. Оказалось, что Елена Николаевна плакала! Не смеялась!

Митя, не раздумывая, как и минуту назад, когда хотел лишить себя жизни, положил свою холодную жаждущую руку на руку Лели. Он почувствовал, как что-то царапнуло его ладонь, замирая, вспомнил про перстень с голубым камнем, окруженный золотым частоколом, сжал с силой лелины пальцы, вдавив частокол себе в ладонь. Глаза его были закрыты, он не чувствовал ничего, кроме этой боли, которая - он этого хотел! - становилась все острее. Невольно из горла его вырвался гортанный звук, природу которого он не смог бы объяснить.

А Леля смотрела на него и все, что с ним происходило, отражалось на ее лице. Она видела, как мертвеют его щеки, не двигаются, будто исчезают глаза под закрытыми веками, как безвольно откинулась голова и рассыпались волосы по дрянной дерматиновой спинке такси... И ей хотелось невозможного провести влажной еще от слез рукой по его лицу и снять эти напряжение, боль и мертвенность.