Любовник Большой Медведицы - [53]

Отойдя два километра от границы, Анёл повел нас по выезженной дороге. Потом свернул направо, и пошли мы узкой тропкой через лес.

Хлопцы разговаривали, время от времени светили фонариками. Анёл на то вовсе не обращал внимания, шел и шел себе вперед. Очень быстро шел, держа в правой руке фонарик, чтобы ослепить внезапно любого встречного, а в левой — палку, чтоб опираться и для защиты.

Анёл был девятым машинистом группы «диких». Первым, основателем группы, был Антоний Стенка. Прозвище свое получил от привычки то и дело вставлять в речь: «Как стена!», «Стеной!». Был Антоний безумец наипервейшего разряда. Работал не столько за заработок, сколько ради свободы всяческих безумных закидонов. Случилось ему пройти с хлопцами пару километров вдоль границы, выдираючи пограничные столбы. Столбы те потом отнесли за вторую линию да покидали в реку. Выбрыки Антония хлопцы вспоминают по сей день. Убили его на большевистской заставе. Он, в дрезину пьяный, пошел спросить дорогу и затеял драку с солдатами.

После него партию проводили тоже безумцы, кто вовсе чокнутый, кто слегка. Все плохо кончили. Одних убили, других расстреляли либо сослали. Предшественник Анёла, восьмой сумасшедший, звался Ванька Вой (любил говаривать: «Войте, хлопцы!», «С воем полетите!»). Подорвался на своей же гранате, которую таскал привешенной к поясу. Выдернул чеку нечаянно. Анёл был девятым безумцем и прозвище свое получил от излюбленного: «Как ангелочки полетите!», «По-ангельски», «Как ангелы».

Жизнь и дела «диких» машинистов, как и прочих членов группы, были странные. Я хорошо узнал многих из них и не обнаружил ни единого нормального типа. Были то, в большинстве, натуры беспокойные, не помещавшиеся в рамках нормальной жизни, любившие войну, партизанщину, рискованные путешествия и авантюры. Собрались они со всех концов России и Польши. Большей частью были они беглецы из Советов, по разным причинам не сумевшие ужиться с новой властью и осевшие на границе. Некоторые воевали за «зеленых», у Булак-Балаховича. Граница тянула их, как магнит — железо. На границе жили, работали и гибли. Жизнь многих из них могла бы стать удивительным сюжетом для книги. Писатель нашел бы среди их судеб кладезь сюжетов и персонажей. Но сами эти хлопцы вовсе про то не думали. Мало кто из них умел писать, и никто ничего не читал. Политика их не интересовала вовсе. Не раз, глядя на своих коллег и видя их необычность, их энергию, их силу, думалось мне, сколько же пользы могли бы принести эти люди, если бы их способности, энергию, фантазию направить к настоящей, полезной людям работе. А тут — все это пропадало напрасно…

Во втором часу ночи пришли на мелину — особняком стоящий хутор, со всех сторон окруженный лесом. Когда-то на его месте была смолокурня.

Когда подошли, встретил нас неистовый лай. Мы встали. Анёл трижды протяжно свистнул. Через пару минут из темноты донесся хриплый голос, успокаивающий собак, а затем семь раз кряду сверкнул огонек фонаря. Мы двинулись вперед. У ворот хутора ждала нас смутного вида фигура, едва различимая в сумраке. Послышались веселые голоса хлопцев:

— Здорово, Брыль!

— Живой еще?

— Черти тебя не унесли?

— Хуже вас чертей нету, — ответил густой, хриплый бас.

Против обычая контрабандистов и держателей мелин мы пошли не в сарай, а в избу — огромную, с просмоленными черными стенами. Поскидывали но́ски с плеч. Наконец, разглядел я хозяина: здоровенного, широкоплечего, косматого, с густо заросшим лицом. Прозвище Брыль целиком ему подходило.

Анёл с Брылем уложили но́ски на лавку у стены. Брыль подкинул в печь смолистых щепок. Стало светлее. Из соседнего здания послышались плач ребенка и голос женщины, успокаивающей его.

Хлопцы поставили лавки вокруг стола и принялись пить спирт. Брыль выложил на стол огромный, килограммов в двадцать, круг ржаного хлеба, принес копченой грудинки. Хлопцы пили свой спирт. Кроме того, который Шум нес, каждый припас еще по две бутылки. Кое-кто из хлопцев разбавлял спирт водой. Берек Штыпа, Анёл и Брыль вынимали из носок товар и выкладывали на лавку.

Когда Брыль нас выпроводил, пошли мы вглубь леса. Ломились куда-то по бездорожью целый час. Когда уже рассвело, выбрались на полянку с большим шалашом посредине. Большую часть его занимали сваленные кучей смолистые корчи. Мы устроились, как сумели, и принялись укладываться на дневку.

Когда стемнело, двинулись снова. Оглядываюсь — и вижу за собой пламя огромного костра. Это приношение «диких» капризным божкам леса, поля, ночи и границы.

Поначалу кажется, что в лесу темно. Но глаза привыкают, и разбираю, что еще толком и не стемнело.

Выходим из лесу. Вдали маячат контуры строений. В окнах светло.

— Погодите-ка, ангелочки, — советует Анёл и направляется к хутору.

Возвращается вместе с Береком и десятью бутылками самогону. Одну берет себе, вторую дает Шуму (аристократ партии), а остальным выдает по бутылке на два рыла.

Тут же и пьем. Самогон пахнет рыбой, но очень крепкий и здорово поднимает настроение.

Выходим. Идем с папиросками в зубах, группками по двое, по трое. Некоторые опираются на палки, другие несут их на плече на манер карабинов. Разговаривают спокойно.