Любовник Большой Медведицы - [42]

Близ полуночи пришел пассажирский поезд. Остановился на станции. По узкой железной лесенке, прикрепленной позади вагона, я взобрался на крышу и улегся на ней. Вскоре поезд тронулся. Ветер засвистел в ушах. Вагон кидало в стороны, меня то и дело обсыпало искрами из паровозной трубы.

Когда поезд останавливался на станциях, я перебирался на дальний скат крыши, чтоб с перрона не заметили. Было очень холодно, руки онемели. Я дрожал всем телом, но поезда не покидал. Когда выехали из Борисова, стало светать. В Смолевичах пришлось слезть — развиднелось, меня могли заметить. Рисковать не хотелось после стольких-то трудов.

Поезд двинулся дальше, а я пошел вдоль путей. До Минска оставалось километров сорок. Голод мучил все сильней. Ослабел я сильно. Когда нагибался, темнело в глазах.

Идя, увидел будку железнодорожника с приоткрытыми дверями. Сквозь щель заметил женщину, стирающую в ночевках белье. У порога играли двое ребятишек. Минуту поколебался — а потом направился к дверям.

— Добрый день! — говорю женщине.

— Добрый. Что скажете?

— Может, хозяйка, дадите поесть чего?

— А откуда вы?

— Из Минска я. Был в Смоленске на работе, теперь вот домой нужно вернуться… Денег не было, только на билет до Борисова и хватило… Два дня не ел.

Будка была разгорожена на две части. В перегородке была небольшая дверка. Пока я говорил, она раскрылась, и появился мужчина лет пятидесяти, с худощавым лицом и хитро прищуренными глазами. Железнодорожник внимательно меня осмотрел и сказал жене:

— Даша, дай ему поесть. Хорошо накорми. Я сейчас вернусь. — А вы, — обратился ко мне, — садитесь, отдохните.

Уселся я на табуретке у стола. И думаю тревожно про взгляд хитрый железнодорожника и как с женой говорил подозрительно. Наклонился я к окну, глянул. Железнодорожник спешил вдоль путей к домам, чьи крыши виднелись издали среди деревьев. Оборачивался, смотрел и шел еще быстрее.

Женщина отрезала от полубуханки хлеба большой ломоть, положила на стол. Я схватил и принялся уплетать.

— Я вам сейчас молока дам!

Взяла кувшин с полки и налила мне кружку молока. Я жадно выпил. Женщина налила мне еще кружку. А я все время поглядывал в окно. Ел хлеб, пил молоко и следил за железнодорожником, уже приближавшимся к строениям. Тогда положил я недоеденный хлеб в карман и говорю:

— Спасибо вам большое, хозяйка, за хлеб и молоко. Если хотите, то оставлю вам свою куртку. Денег нет у меня совсем.

— Да не нужно ничего!.. Куда вы? Я обед сейчас сготовлю!

— Извините, времени нету ждать.

— Хоть яичницу пожарю!

— Спасибо, не люблю яичницу. До свидания!

Покинул будку поспешно и пошел назад, в сторону Смолевич. Когда отошел далеко, оглянулся. Женщина стояла на путях и наблюдала за мной. Дальше пути поворачивали. Я зашел за поворот и, стараясь не оставлять следов, сошел с путей и двинулся к кустам на опушке леса. Повернул назад, двинулся быстро и сторожко, не выходя на открытые места. И за путями присматривал.

Идя лесом, поравнялся с будкой железнодорожника. Увидел быстро идущих по стежке от строений в лесу к будке трех человек: железнодорожника и двух в военной форме. Зашли они на пути. Жена железнодорожника принялась рассказывать им, показывать рукой, куда я ушел. Они туда и направились, торопясь. А я пошел своей дорогой, стараясь держаться поближе к лесу, но и путей из виду не терять.

Переправился через речку и к полудню добрался до Колодищ. Там спрятался в лесу и отдыхал до вечера.

С темнотой добрался до Минска. Не заходя в город, направился напрямик через поля сперва на запад, потом на юго-запад. Через четыре часа вышел на тракт от Минска к Ракову у деревни Ярково, в девяти километрах от Минска. Тогда спустился в распадок, к известному мне колодцу. Пить захотелось. Вытянул журавлем из колодца обитое железом ведро, долго пил. Направился дальше, быстро пошел боковыми тропками, но далеко от тракта не уходил.

На четырнадцатой версте зашел в лес и отдохнул — измучился донельзя. Выкурил последнюю папиросу.

Оставил слева Старое Село, зашел в Старосельский лес и пошел его краем. Теперь места вокруг лежали мне хорошо известные, шел уверенно. И по звездам можно было идти — небо чистое.

На диво скоро развиднелось. Раздосадовало меня это — до границы-то идти и идти, а места опасные. Пришлось отступить к Старосельскому лесу и залечь там до темноты.

Лес этот я знал хорошо. Много раз проходил там с группой, дневал там. Твердо решил не спать вовсе. Ужасно боялся попасться снова после такой трудной дороги, после побега из поезда. Могли б меня, спящего, заметить пастухи и позвать милицию или агентов чекистских.

Отыскал доброе укрытие и залег. Изготовил на всякий случай крепкий дрын, чтобы обороняться. Спать очень хотелось. Когда замечал, что сон вот-вот переборет, вставал и ходил вокруг деревьев близ укрытия.

Много раз слышал крики бродящих по лесу пастушков. Несколько раз — шаги проходящих поблизости людей. Близ полудня углядел из гущи кустов двух слоняющихся по лесу хлопцев. У одного в руке — плетеная корзина, у другого — палка длинная. Смотрели вверх, на деревья, искали чего-то. Подошли совсем близко к моему логову и хотели уже пойти через кусты, но передумали и вскоре пошли прочь. Когда завечерело, я отправился дальше. Шел медленно, осматривался.