Любовник Большой Медведицы - [29]

Пришли в третьем часу ночи. Хлопцы пошли в сарай, а мы с Левкой направились к хутору. Поначалу хлопцы малость меня донимали, подначивали, намекая про мой роман с Бомбиной. Особенно Ванька Большевик усердствовал. Правда, Лорд как-то сказал ему: «Тебе жалко? Глаза от жадности повылазили? Правду Бомбина сказала: не про пса колбаса!»

С ним все согласились, в особенности когда заметили, что Бомбина куда лучше стала заботиться о пропитании всей партии. Потому в тот раз никто уже не сказал ничего. Пришли на мелину, хлопцы — в сарай, а мы с Левкой пошли в дом. Обычное дело. Только Ванька буркнул:

— Ноги греть пошел!

Бомбина открыла дверь. Не стесняясь Левки, обняла меня полными горячими руками. Потом споро спровадила Левку в его закут и, веселая, возбужденная, нетерпеливая, повернулась ко мне. Помогла раздеться, стащить сапоги, заляпанные до голенищ. А поутру я все нашел сухим и чистым.

Хорошо с ней было. Со временем заметил, что любить меня стала иначе… тревожней как-то, ревнивей. И я все больше к ней привязывался и тосковал, когда долго не видел. Убедил себя, что разница в годах особо и не важна. А иногда и вовсе казалось: младше меня она. Столько в ней было живости, смеха, какого-то вовсе девчоночьего легкомыслия.

Назавтра двинулись обратно. Несли шкурки. Я на плечах тащил триста восемьдесят шкурок алтайской белки (девятнадцать пачек по двадцать шкурок в пачке). Веса почти не чувствовал. Остальные тоже несли шкурки, ту самую белку.

Дорога выдалась трудной. Ночь чернее смолы, земля вязкая, липкая, как патока. Тащились мы, как мухи по клею, чуть выдирая ноги из топи. Трижды пришлось отдыхать, пока добирались до приграничного леса у Затычина, где хотели сыграть шухер.

Вошли в лес. Пошли гуськом по узкой тропке, вьющейся между густо растущими соснами. Вышли на поляну, потом выбрались на широкую, выбитую колесами телег дорогу. Каблуки вдруг застучали по доскам. Подумал, мост, стараюсь ступать поосторожнее, потише.

Щур обогнал меня, скрылся в темноте. Лорд задержался, взял за руку. Шепнул в самое ухо: «Сейчас!» И мы свернули с дороги. Вдруг слева из кустов вырвался свет фонаря, полоснул по длинной цепочке идущих по дороге хлопцев. И в тот же момент нечеловеческий голос проревел: «Сто-о-ой! Стрелять буду! Сто-о-ой!!!»

Фонарик погас. Грохнули два револьверных выстрела, потом еще два. Вокруг будто вскипело все. Забегали, заорали. Затрещали придорожные кусты, топот по всему лесу. Мы с Лордом сразу влево направились, к выстрелам и крикам, а хлопцы ломанулись направо.

Через несколько минут все стихло. Мы встали. Послышался свист. Лорд свистнул в ответ. Вскоре подошел к нам Щур. Это он орал и стрелял. А теперь тихо посмеивался.

— Ну, как оно? — спросил у Лорда.

— Файно! Холера, шухер вышел первого класса!

Границу перешли без приключений, и назавтра Болек Комета повез шкурки в Вильню. Там их намного дороже покупали, чем в местечке. Я, Лорд, Щур и Мамут отдали ему свои доли. Вместе вышло тысяча восемьсот сорок шкурок.

— Только бы не свалил, отоварившись, — беспокоился Щур.

— Кто, он? — усмехался Лорд. — Да его с границы и миллионами не выманишь!

Вернулся Комета через два дня. Привез две тысячи двадцать четыре доллара, по доллару десять центов за шкурку. Отсчитали мы ему двадцать четыре доллара за дорогу, остальное поделили, по четыре сотни на нос.

Только наша пятерка и знала про агранду. Остальные думали, нам и вправду кота пугнули. Некоторые посчитали даже: Макаров нас выследил. Ванька Большевик так и божился, что в свете фонаря видел и его бороду рыжую, и шрам на левой щеке. Все хлопцы благополучно вернулись в местечко. И товар купцу не вернули. Само собой, побросали, растеряли, а где, как и почему — никто ж не объяснит.

13

Снова лег снег и уже не растаял. Зима пришла суровая. Морозная, снежная. Крепко встала на пограничье, укрыла землю грубым мохнатым покрывалом на долгий холодный сон.

Пришло время «белой дорожки». Золотой сезон кончился. Хлопцы забавлялись. Пили, ели, ссорились, ухлестывали за девчатами. Казалось, будто каждый торопится как можно скорее спустить заработанное.

Гинта изрядно на том зарабатывала. Салон ее всегда был битком набит, даже дверей не закрывали. Контрабандисты чуть не купались в водке. Болек Комета прямо жил там. Пил, пил и пил. Непонятно, когда спал. Фелек Маруда не отставал. Правда, пил поменьше — едой был занят. Антоний играл без устали. Комета привез ему новую дорогущую гармонь и подарил на память. Ну, гармонист и наяривал как в последний день.

Однажды вечером встретил я на базаре Еську Гусятника. Он поздоровался весело.

— Куда идешь? — спрашивает.

— Домой.

— Рано еще. Пошли ко мне. Побалакаем малость. Расскажу тебе кое-что интересное.

Видя, что я сомневаюсь, добавил:

— Про Альфреда Алинчука!

Я пошел.

Жена ожидала Еську с ужином на столе. Уселись мы. Еська говорит жене:

— Ты спать иди, Дора. Нам-таки поговорить тут надо.

Когда она вышла, Еся посмотрел на меня важно и сообщил:

— Вы поосторожней. Альфред засыпать вас хочет.

— Как? Полиции донести?

— Не-а, — Гусятник усмехнулся. — Он вас крепко завалить хочет. На другой стороне.

— Откуда знаешь?