Любовник Большой Медведицы - [28]

Тогда добрались до мелины нормально. А по дороге назад снова нас обстреляли. Но не попали. Мамут же со Щуром без всяких проблем протащили через границу раненого Элеганта и отнесли домой.

Когда, отправив Элеганта, пошли дальше, я под двойным грузом брел, выбиваясь из сил, стараясь только не потерять из виду серое пятно но́ски на плечах Лорда. Начало казаться вдруг: это могильный камень и должны быть на нем имя с фамилией, год рождения и год смерти. Воображение нарисовало и крест на этой плите, и памятную надпись. Думаю: «Ну, точно ходим с плитой гробовой на плечах. А я сейчас целых две тащу».

Да, трудная и опасная доля контрабандиста! Но бросать ее не хочу. Тянет меня, будто к кокаину. Тайна тянет, ночная дорога. Хочется щекотки в нервах, игры со смертью. Люблю я возвращаться с далеких трудных вылазок. А потом — водка, песни, гармонь, веселые лица хлопцев и девчат. Те любят нас не за наши деньги, а за смелость, веселье, за бесшабашную гульбу и презрение к деньгам. Книжки — не для нас. Политика — тоже. Газет не видел уже несколько месяцев. И все наши мысли только об одном: граница, граница, граница. А с нею еще немного, в зависимости от вкуса и темперамента: водка, музыка, карты, бабы.

Подумалось мне тоже: за те две недели, когда посыпались на нас несчастья, ни разу Большая Медведица не выглянула. Ночное небо застлали тучи.

Вернувшись, пошел к Мамуту. Узнать хотел, как им удалось Элеганта через границу перетащить. Когда зашел в бедную его хату, увидел странную картину. Мамут, тяжелый, медведеватый, стоял посреди комнаты на четвереньках, на плечах его сидел пятилетний мальчуган и погонял «коня» хворостиною. Другой мальчуган, чуть постарше, подгонял папочку сзади. Крохотная же девчонка, сидя на перевернутых ночевках, глядела на эту забаву и смеялась. А Мамут, неуклюже изображая коня, поскакал галопом по избе, заржал… Эх, Мамут! Добрейший, мягчайший он был человек из всех, кого я знал. Всякий мог его обмануть, использовать, обидеть. Лицо его пугало лишь на первый взгляд. И в то же время, стань он перед судом, газеты наверняка писали бы про «угрюмый взгляд бродяги-изверга», о «каменном лице, лишенном человечности, исполненном грубости и жестокости», о «зверских инстинктах дегенерата». Писали бы такое про беднягу, безобидного, как младенец!

Когда я зашел, Мамутова жена, маленькая, сухонькая женщина, воскликнула горестно, показывая на Мамута:

— Совсем он ума лишился, совсем! Всегда так. Разума ни на грош! Бей его, лупи — никакого толку! Не может без дурости.

А конь-Мамут стоял посреди избы — огромный, тяжкий, неуклюжий, кругом виноватый. На губах — жалкая улыбка. Глазами просил жену, чтобы не ругала, не унижала его при госте. Я и не знал, что у Мамута столько потомства — еще и младенец лежал в люльке.

Когда вернулся домой, узнал: Юзек Трофида прислал письмо. Писал, присудили ему шесть месяцев ареста, сидит он в тюрьме, в Новогрудке.

Беспокоила меня очень сестра Юзека, Геля. Грустная ходила, задумчивая. Много раз видел: глаза красные, заплаканные. Видел и то, что частенько вечером уходила из дому. Однажды проследил я, куда она ходит. Лучше бы того не делал! Увидел я, как Геля в сумерках встретилась на мосту с Алинчуком и пошла вместе с ним за местечко. Если б Юзек был дома, я б его попросил предостеречь сестру, рассказать, что Альфред ко многим местным девчатам подъезжал и к Феле. А самому как сказать? Она б не поняла. Подумала бы: завидую. Вернулась тогда Геля поутру, бледная, измученная. На лице — следы слез. А я ничего сказать не мог.

Зато подружился я с Янинкой. Когда я по вечерам оставался дома, она ко мне приходила, рассказывала истории сказочные про птиц, зверей, о том, про что цветы говорят и деревья. Откуда у нее такая фантазия? И любопытно мне: что же будет через несколько лет, когда станет взрослой паненкой?

Однажды поутру пришел ко мне Лорд. Увидел, что Янинка поблизости, и говорит:

— Выдь-ка на минутку. Мне тут поговорить надо.

Девочка на нас посмотрела и сказала с необыкновенной важностью:

— Можете говорить, про что хотите! Про меня все знают: я чужих секретов не слушаю и не выдаю!

Лорд рассмеялся. Подхватил ее под руки, подкинул вверх.

— Я этого не люблю! — крикнула Янинка.

— Простите, панна! — Лорд низко поклонился.

— Прощаю! Я и не разозлилась… А теперь пойду… Не смею вам мешать!

И вышла.

— Это номер будет, точно! — заметил Лорд.

— Милый ребенок, — говорю.

— Ребенок? Да шикса эта всем нашим марухам фору даст! Такая важность! Фу-ты, ну-ты!

— С чем пришел?

— Агранду делать будем. Шухер сыграем.

— Когда?

— Сегодня пойдем на ту сторону. Обратно понесем шкурки. Понимаешь?

— Так.

— Шухер сыграем в лесу у границы. Сезон кончается, нужно малость подзаработать на зиму.

— Хлопцы знают?

— Сами просили. Знают Комета, Щур и Мамут.

— Не выдал бы кто.

— Ну, постараемся. Кто знает, как у нас выйдет. А нужно ведь заработать. Седьмой месяц чисто ходим. Так хоть одну напоследок надо. Предупреждаю, чтоб знал. Когда драпать будем, при мне держись.

— Добре.

Вечером вышли в дорогу. Товар дорогой: кожи выделанные. Сафьян, лакир, хром. Еще батист, чулки красивые. Но́ски аж по сорок фунтов.