Любовник Большой Медведицы - [103]

— Руки вверх!

— Всем сесть!

Снова обыскиваю «слонов». И снова начинаю с Гетмана. Опять забираю у него заряженный наган. И говорю:

— Если еще раз найду у тебя такую игрушку, с нее же тебе мозги вышибу! Понимаешь?

Обыскал всех «слонов». Делал это нарочито медленно. Тем временем Грабарь повыкидывал с амбара но́ски, а Щур отнес их, по две за раз, далеко в поле. Потом я приказал контрабандистам не выходить до утра из амбара и замкнул ворота. Натурально, они нас не послушались, повылазили раньше, но нам было все равно.

Понесли товар скупщику, которого Щур предупредил днем. Через полчаса после агранды товар уже скинули. Взяли едва третью часть от стоимости. Щур смеялся:

— То-то болтовни будет! То-то шума! Но мы свое все-таки сделали. А если опамятуют да снова пойдут, и в третий раз положим их!

Несколько дней мы потратили на сбор в одном месте товара, разбросанного по разным мелинам, и на перенос его к скупщику. Скинули все, вздохнули с облегчением и решили немного передохнуть.

Мы с Грабарем днями спали в винокурне, а ночами бродили близ Ракова. Ходили по полям, лесам, дорогам, временами заглядывали и в местечко. Щур тем временем искал работу на будущее. Встречались мы с ним по ночам.

Набралось у меня, кроме тех шести тысяч долларов, которые дал на сохранение Петруку, еще восемь с половиной тысяч долларов и почти две тысячи рублей золотом. Большую часть тех денег я прятал в тайнике у Вороненка. Грабарь свои тоже там прятал. Называли мы тот тайник (дупло старой липы) нашим «банком».

Однажды вечером пошел вместе с Грабарем и Щуром к Мамуту, который охромел так сильно, что вынужден был бросить контрабанду. Коллега поздоровался с нами радостно. Занавесил окна шторами, закрыл ставни. Мамут долго ко мне присматривался, а потом пробормотал медленно, с усилием выговаривая слова:

— Ты что, правда… того… этот самый?

— Чего того? — спрашиваю.

— Агент.

Щур прыснул со смеху и говорит:

— Темень у тебя в голове, Мамуте. Это ж мы все вместе «повстанцев» кладем. Понимаешь? Кроем мы их и там, и тут. А его видели, когда их тряс, вот и болтают!

Мамут тряхнул головой, и глаза его блеснули весело.

— Это, братку, за все им! — добавил Щур. — И за Вороненка, и за Лорда, и за то, что шкуры, хамы, скоты!

Выпил рюмку водки и грохнул кулаком по столу.

— Как захотим, так ни одной партии за границу не пустим! Наша граница, не их! Наша и все! Нас трое, их триста, но ни один не пройдет! Ни один!.. Наша граница!

Мамут пил и кивал. Лицо его было, как из камня высеченное, и только глаза — огромные, детские, добрые — смеялись нам, и отражалось в них множество чувств и мыслей, которых сам он никогда бы не сумел выразить словами.

Когда собирались уходить, Щур позвал жену Мамута и сказал:

— Сейчас нет вам от мужа веселья, так?

— А что поделаешь? Я не жалуюсь.

— Хотите торговлю начать или дело какое?

Глаза женщины сверкнули радостно:

— Но с каких денег дело открывать?

— Я дам тысячу рублей, — предложил Щур.

— И я дам, — подтвердил я.

— Я тоже — тысячу, — отозвался Грабарь.

— Как же я вам заплачу? — спросила женщина.

— Не нужно платить! Это для него, — Щур показал пальцем на Мамута. — Только вы уж позаботьтесь о нем, о таком… таком мамонте… Его ж и ребенок обидит. Мир сейчас такой — слабого, доброго, стыдливого зубами загрызут.

Дали мы жене Мамута три тысячи рублей и пошли прочь.

Назавтра Щур принес мне бандероль, присланную на его адрес, но предназначенную для меня. Бандероль была от Петрука, из Вильни. Были там письмо и маленький сверток. А в нем — отличная безардовская буссоль в кожаном футляре. Никогда я даже не думал купить буссоль, хотя вещь для меня была очень полезная и удобная. Теперь мог я безошибочно, среди вовсе незнакомой местности в наитемнейшую ночь найти нужное мне направление.

Вечером долго смотрел на светящуюся стрелку компаса и, растрогавшись, думал о Петруке: «И как ему такое пришло в голову? Значит, все-таки вспоминает про меня! Купил для меня!»

13

Посреди Красносельского леса, километра за три от границы, лежит, пересеченная наискось трактом, огромная поляна. С южной стороны ее — большой, темный, густо заросший деревьями овраг. Здесь часто пробираются «повстанцы». Переходят поспешно поляну, чтоб дорогу сократить, и прячутся в густых кустах на краю оврага.

В ста шагах от левого края той поляны однажды ночью вырос кустик, а за ним — невидимая издали ложбинка. А в нескольких шагах слева, на краю оврага, оказалась копенка сена… Я сидел в ложбине за кустиком, а Щур укрылся в копне. Грабарь укрылся в кустах за несколько шагов от места, где лес подходил к краю оврага. Так устроили мы ловушку, вроде той, какую раньше устроили поблизости от Горани, поймав в нее случайно вместо партии Гетмана шестерых контрабандистов с контрабандисткой.

За час до рассвета заметил я людей, выбирающихся из леса на другой стороне поляны. Торопились они, стараясь побыстрее миновать открытое пространство. Все в черных коротких куртках и высоких сапогах… Приближаются ко мне. Проходят в нескольких шагах от моей засады и подходят к кустам на краю поляны. Вижу: навстречу им, чтоб не подпустить «слонов» близко к краю леса, бежит Грабарь. «Повстанцы» его сперва и не заметили. Потом стали, остолбенелые.