Любовник № 1, или Путешествие во Францию - [28]

Тутанхамон подозрительно посмотрел на американца, а затем доверчиво улыбнулся, как будто доверился рекомендации жены:

— Простите меня за тот день, но я не выношу, когда мою дорогую Ванессу заставляют страдать.

Но поэтесса перебила фараона:

— Никакой Ванессы, друг мой. Мы не дома!

— Простите меня, Офелия!

И затем Дэвиду:

— Вы выпьете с нами стаканчик?

Двор Чудес

Они шли бок о бок под деревьями бульвара Сен-Жермен. Муж Офелии нес чемодан со своим египетским скарбом. Офелия во фраке держала его под руку и разговаривала сама с собой:

— На моих выступлениях всегда находится пара кретинов, которые пытаются меня освистать. Но остальные обалдевают. Они меня обожают…

Спустившись по узким улочкам к Сене, они вышли на набережную к кафе с грязными стеклами, светящимися желтоватым светом, и к табачному киоску. Ванесса с мужем часто приходили после работы во Двор Чудес выпить стаканчик. На террасе несколько туристов ели горячие бутерброды с сыром и ветчиной. В зале между баром и игровыми автоматами теснились рабочие-иммигранты, шоферы такси, студенты, неудачники. Другие клиенты стояли в кассу со своими карточками лото. В витринах размещались статуи Жанны д’Арк, портреты Людовика XVI и знамена шуанов.

Офелия с мужем направились в тихий уголок, к столику из искусственного мрамора. Их ждали двое друзей в средневековых костюмах: усталый Фредерик в расшитом ромбами трико и вспотевшая Мари-Лор, в платье знатной дамы и в остроконечной шляпе. Вид у них был усталый, они курили. Тутанхамон всех представил. Его друзья по двадцать раз за день пели на речном трамвайчике историю Парижа. Они поставили этот спектакль после долгих лет работы в любительском театре, а вообще собирались создать свой театр. Фредерик считал, что общество к нему несправедливо. Он жаловался на отсутствие работы для актеров. К сорока годам им с Мари-Лор стало полегче, но работать приходилось много и тяжело. Это общество когда-нибудь лопнет. Очень мало мест для самовыражения. Мало денег. Поэтому он не видит ничего позорного в том, что работает для туристов.

Его речь затянулась. Наступала ночь. Около бара люди, подняв головы, смотрели на экран, каждые пять минут сообщавший результаты розыгрыша «Рапидо». После второй кружки пива Тутанхамон повернулся к жене и попросил ее что-нибудь спеть. Фредерик все твердил о положении актеров, когда Офелия встала, провожаемая влюбленным взглядом мужа. Подойдя к бару, она объявила свой номер под безропотным взглядом патрона. После чего запела старую народную песню:

Каков есть.

Таким люблю.

Не хорош собой,

Да сердцу мил…

Немцы туристы отбивали такт. Группа пакистанцев, уборщиков метро, хором подхватила припев. Огромный негр в шапочке имитировал ударные. Один хулиган в бейсбольной кепке осмелился свистнуть. Офелия во фраке мрачно посмотрела на него и, подойдя к нему вплотную, подбоченилась и во все горло спела строфу ему прямо в ухо. Он не осмелился продолжать. Посетители были в восторге, и актриса пошла по кругу, собирая деньги. Под гром аплодисментов она вернулась к столику с пятьюдесятью франками:

— Вот видите, стоит мне только начать!

Дэвид поздравил ее:

— У вас действительно комический дар…

Это было бестактно. Офелия оборвала его:

— Я настоящая актриса, месье, а не массовик-затейник. Моя стихия — поэзия, трагедия и меланхолия. Вот что вы должны объяснить в Нью-Йорке!

Рассерженный последней репликой, Жозе сказал:

— Дорогая, ты устала, нам пора домой.

Она вопросительно посмотрела на него и сказала:

— Да, ты прав, пошли спать.

Оставив Дэвида одного во Дворе Чудес, четверо бродячих актеров с костюмами и с инвентарем вышли из-за стола. Они отправились домой спать и набираться сил для завтрашнего дня.

6. Ночью

Около полуночи Эстель отвозит меня назад. Она тормозит около моего дома. После красного вина она в хорошем настроении. Ей кажется, что ужин был очень милым и что я оценил ее друзей с богемным загородным особняком. По ее мнению, директор рекламного отдела отметил меня, хотя не сказал мне ни слова — это как раз доказывает, что он передо мной робеет! Он, конечно же, даст мне ход. Эстель сияет, и мне не сразу удалось убедить ее отпустить меня домой. Теперь она знает, что мы можем спать вместе, и ей этого достаточно, а мне это дает некоторые преимущества: например, возможность спать дома одному, и как минимум неделю передышки до следующего раза. Она согласится, чтобы я сохранил независимость, если ее убедить, что это будет способствовать гармоничному развитию нашей связи.

Перед тем как выйти из машины, я легким поцелуем касаюсь ее губ. Она машет мне через ветровое стекло, и я ей отвечаю выразительной мимикой. С сегодняшнего утра жизнь представляется мне уже не ужасной скачкой к смертельному финалу, а скорее сладострастной потерей времени. Реакцией на несчастье была волна счастливой глупости, хлынувшая в мою кровь; я каждую минуту наслаждаюсь ее красотой, ее безобразием, отсутствием красоты или безобразия, и мне хочется любить мир таким, каков он есть, мне кажется, что я скольжу меж временем и миром вещей.

Жарко. Пока Эстель отъезжает, я стою на тротуаре. Люди компаниями направляются в сторону Les Halles, собираясь повеселиться в душных переполненных погребках; они идут тратить свои деньги в ночные клубы, где им будет хамить обслуга. Швейцар, обращаясь к ним на «ты», впустит их не сразу, заставив ждать; теснимые толпой, они с трудом протиснутся в бар. Не реагируя на их жалкие улыбки, бармены будут третировать их как голодных псов; десять минут им придется ждать жалкую порцию виски с кокой, прежде чем с извинениями заплатить. Самые бедные ограничатся тем, что останутся на улице, на углу улиц, где корейцы, не имеющие лицензии, продают блины туристам, представителям криминального мира, полицейским, психопатам, алкашам и прочей публике Les Halles, которая каждое утро просыпается на помойках Парижа. И все это кажется мне замечательным.