Любовница Витгенштейна - [14]
Хотя я только что закрыла глаза и поэтому могла бы вдобавок сказать, что в этот самый момент фигура находится не только на втором этаже и на стене, но еще и в моей голове.
Если бы я вышла из дома, встала там, откуда видно окно и проделала то же самое снова, то расстановка могла бы стать намного сложнее.
Если на то пошло, я только сейчас заметила на картине кое-что еще.
Дверь, через которую я обычно вхожу в дом и выхожу на террасу, открыта.
Не ранее как две минуты назад я эту самую дверь закрыла.
Разумеется, никакое мое действие, вроде этого, ничего не меняет в картине.
Тем не менее я снова только что закрыла глаза, пытаясь представить дом на картине с закрытой дверью.
В этой версии картины в своей голове мне не удалось закрыть дверь.
Если бы у меня остались краски, я могла бы сама нарисовать закрытую дверь на картине, начни это тревожить меня всерьез.
В этом доме нет художественных принадлежностей.
Однако когда-то здесь, без сомнения, должны были быть всевозможные принадлежности такого рода.
Ну, за исключением тех, что она отнесла в дюны — где еще художнице их хранить?
Теперь я вдобавок сделала художника женщиной. Наверняка это из-за моего стойкого ощущения, что в окне женщина.
Но, так или иначе, можно предположить, что в доме на картине должны иметься какие-нибудь художественные принадлежности, пусть даже их и не видно на самой картине.
На самом деле столь же вероятно и то, что в доме есть также другие люди — выше и за спиной женщины у моего окна.
Впрочем, другие люди вполне могут быть на пляже, ведь на картине летний вечер, но не позже четырех часов.
Таким образом, далее приходится задаться вопросом, почему женщина в окне сама не пошла на пляж, если уж об этом зашла речь.
Хотя, поразмыслив, я решила, что женщина запросто может быть ребенком.
Поэтому ее, возможно, оставили дома в наказание за проступок.
Или, быть может, она даже заболела.
Не исключено, что у окна на холсте вообще никого нет.
В четыре часа я попытаюсь определить, с какого именно места в дюнах художница взяла перспективу, а затем посмотрю, как там падают тени.
Пусть даже мне придется угадывать, когда наступит четыре часа, ведь в этом доме нет ни настенных, ни наручных часов.
Однако все, что нужно сделать, это сравнить реальные тени на доме с теми, что изображены на картине.
Хотя, возможно, реальные тени у окна, когда я выйду, ничего не прояснят насчет картины.
Возможно, я не стану выходить.
Кстати говоря, однажды я думала, что видела кого-то у настоящего окна.
Это было в Афинах, когда я все еще искала, так что произошло, можно сказать, целое событие.
Да. Куда большее событие, чем даже кот в Колизее.
На самом деле Акрополь тоже был виден из того окна.
А окно выходило на улицу с множеством таверн.
Тем не менее, когда солнце доходило до такого угла, под которым Фидий брал перспективу, Парфенон казался почти сияющим.
Вообще-то лучшее время наблюдать за этим — тоже четыре часа дня.
Несомненно, что дела лучше шли у тех таверн, из которых открывался этот вид, хотя все они располагались на одной и той же улице.
Если только, конечно, им не покровительствовали люди, которые жили в Афинах так давно, что уже устали от его созерцания.
Подобное случается. Как, например, в случае с Ги де Мопассаном, который каждый день обедал в ресторане на первом этаже Эйфелевой башни.
Ну, в том смысле, что это было единственное место в Париже, где он мог ее не видеть.
Хоть убейте, но я не представляю, откуда мне это известно. Точно так же как не представляю, откуда я знаю, что Ги де Мопассану нравилась гребля.
Когда я сказала, что Ги де Мопассан каждый день обедал в ресторане в Эйфелевой башне, потому что тут он мог ее не видеть, я имела в виду, что он не хотел смотреть на башню, разумеется.
Язык часто оставляет место для подобных неточностей, как я обнаружила.
Впрочем, у меня самой, оказывается, есть шлюпка.
Время от времени я сажусь за весла и преодолеваю немалое расстояние.
За бурунами течения берут на себя почти всю работу.
А вот грести назад может быть тяжело, если окажешься слишком далеко.
Вообще-то это моя вторая шлюпка.
Первая исчезла.
Несомненно, я плохо ее закрепила на берегу. Однажды утром или, возможно, днем ее просто там не оказалось.
Несколькими днями спустя я прошла по пляжу намного дальше обычного, но так и не нашла ее.
Вряд ли это единственная дрейфующая лодка, конечно же, если она все еще дрейфует.
Вспомнить хотя бы тот кеч в Эгейском море.
Порой, однако, мне нравится думать, что ее уже унесло на другую сторону океана. Скажем, к Канарским островам, Кадисскому заливу или побережью Испании.
Да и вообще, кто может утверждать, что кеч не добрался до самого Скироса?
Не могу вспомнить название улицы с теми тавернами.
Не исключено, что я никогда и не знала названия ни одной афинской улицы, ведь я совсем не говорю по-гречески.
Это, впрочем, значит, что я и не читаю по-гречески тоже, естественно.
Хочется, конечно, считать, что греки в этом деле проявляли изобретательность.
Проспект Пенелопы — вот, например, приятное название. Или улица Кассандры.
Во всяком случае, бульвар Аристотеля должен быть точно. Или площадь Геродота.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Русские погранцы арестовали за браконьерство в дальневосточных водах американскую шхуну с тюленьими шкурами в трюме. Команда дрожит в страхе перед Сибирью и не находит пути к спасенью…
Неопытная провинциалочка жаждет работать в газете крупного города. Как же ей доказать свое право на звание журналистки?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Латиноамериканская проза – ярчайший камень в ожерелье художественной литературы XX века. Имена Маркеса, Кортасара, Борхеса и других авторов возвышаются над материком прозы. Рядом с ними высится могучий пик – Жоржи Амаду. Имя этого бразильского писателя – своего рода символ литературы Латинской Америки. Магическая, завораживающая проза Амаду давно и хорошо знакома в нашей стране. Но роман «Тереза Батиста, Сладкий Мёд и Отвага» впервые печатается в полном объеме.