Любовная атака - [9]

Как бы там ни было, одно ясно: Джек Харрис, может, и жил в уединении, но определенно был в курсе событий. Лайза не знала, получило ли ее дело такую же громкую огласку на острове, как на материке, но, судя по всему, здесь оно тоже нашумело. Или у Харриса хорошие связи в мире искусства, что тоже вполне вероятно.

– Так вот что вы делаете на Тасмании – зализываете раны.

– Или решила все бросить? Почему вы об этом не спросите? – поинтересовалась Лайза, стараясь заглянуть ему в глаза, ибо за последние три месяца она снова и снова задавала себе эти вопросы, и ответы ей очень не нравились.

К двадцати пяти годам Лайза создала себе репутацию модного модельера-дизайнера, известного в стране и за рубежом. И добилась этого исключительно своим талантом и трудом – огромным и тяжким. Теперь, спустя четыре года, девушка ощущала себя покрытым шрамами ветераном: ведь ей пришлось пережить долгую и ожесточенную битву в суде за авторские права, причем начал ее человек, которому она безоговорочно доверяла… за которого собиралась замуж.

Ее имя, репутация и талант чуть было не были втоптаны в грязь, она испытала горечь предательства, хоть и выиграла тяжбу в суде и вышла из нее вполне состоятельной. Затем Лайза продала свою марку международному агентству, что ее значительно обогатило, и уехала на Тасманию, родину отца, чтобы начать все заново.

– Нет ничего позорного в том, чтобы отступить и собраться с силами, – произнес Харрис, похоже, вполне искренне. – И не я завел разговор о том, что вы сдались. Что касается всего прочего, в конечном итоге вы ведь победили.

Победила? Лайза постоянно задавала себе этот вопрос. Да, она выиграла дело в суде, выиграла от продажи своей фирмы – материально. Однако из этой битвы Лайза вышла настолько измученной и уязвимой, что у нее не было никакого ощущения победы. Ей казалось, что ее репутация запятнана навсегда. А в мире моды посчитали, что раз она продала свое дело, то с ней покончено.

– А я на самом деле победила? – спросила Лайза, обращаясь больше к себе, чем к Харрису, и даже не сознавая, что говорит вслух, пока не увидела выражения его глаз. На этот вопрос она не находила ответа, да и не пыталась.

– Пошли, покажете мне ваше паршивое дерево, – проворчал Джек Харрис. – После всего, что вы рассказали, я крайне заинтригован.

Лайза не успела возразить, как он схватил ее за запястье, принудил встать и, по-прежнему держа ее за руку, направился к двери.

– Но… теперь уже нет смысла с ним возиться, – запинаясь, произнесла Лайза, когда они вышли из дома, и огромный пес пронесся мимо, едва не сбив девушку с ног.

– Очень даже есть смысл, – возразил Харрис, таща ее за собой к машине. – Я выслушал историю, как было добыто дерево, историю вашего отца, и теперь мне не терпится посмотреть, есть ли история у самого дерева.

Лайза невольно улыбнулась и подумала, что, наверное, на нее так действует рука, сжимавшая ее пальцы.

Джек Харрис достал из машины два больших бревна хуонской сосны, взвалил одно на плечо, второе сунул под мышку и направился к мастерской позади дома. Лайза последовала за ним, восхищаясь тем, как легко он справился с этой задачей. Ей самой понадобилось собрать все силы, чтобы перекатить бревна по гаражу снятого ею дома в Лонсестоне, а погрузка их в машину вообще потребовала просто титанических усилий.

Харрис снял бревно с плеча и установил его на некоем подобии пьедестала, а второе небрежно уронил в груду опилок, куда дерево плюхнулось с глухим стуком.

Теперь для скульптора Лайза, да и весь окружающий мир перестали существовать – он видел только дерево. И начался долгий и тщательный осмотр бревна со всех сторон. Харрис медленно кружил вокруг пьедестала с терпением дикого зверя на охоте, то замедляя шаг, то ускоряя, и искал… что он искал?

Как бы там ни было на самом деле, но Лайзе в поведении скульптора чудилось нечто первобытное, атавистическое. Его движения напоминали ритуальный танец, и Лайза неожиданно поняла, что он не то поет, не то разговаривает – то ли с собой, то ли с деревом. В его речитативе было что-то стихийное, Лайза не разбирала слов, но почему-то была уверена, что он общается с сосной.

Как глупо, подумала Лайза. И тут Джек неожиданно поднял бревно, убрал его и поставил на пьедестал второе, большего размера. Снова началось представление, чем-то напоминавшее предыдущее, и одновременно совсем другое.

Опять во всем мире остались лишь художник и дерево. Харрис смотрел на него и видел… Что он видел? Лайза знала, что ей самой этого ни за что не разглядеть, да и никому на свете это не под силу, пока талант Джека не облечет это нечто, видимое только ему, в зримый образ.

Лайза как в трансе наблюдала за Харрисом, а он поставил два бревна рядом на высокую скамью и стал поворачивать их во все стороны, отступая назад, чтобы оглядеть с разных точек.

Затем подошел к бревнам и стал их ощупывать, что повергло Лайзу в еще большее смятение. Тонкие сильные пальцы скользили по поверхности дерева на удивление бережно, это было не просто прикосновение, а нежная ласка.

У Лайзы по коже побежали мурашки – она представила себе, как эти пальцы вот так же нежно, умело и чувственно скользят по ее телу. Это возбуждало, но и немного пугало. Девушка вздрагивала, просто наблюдая за скульптором: впечатление было такое, что чувствительными пальцами он видит душу дерева, как она видит его поверхность.