Любовь — всего лишь слово - [146]

— Госпожа Бёттнер! — дико орет Геральдина, забиваясь в угол кровати.

— Госпожа Бёттнер! — Мои пальцы уже у нее на горле. — Госпожа Бётт…

Дверь распахивается.

В двери старая дама.

Я резко поворачиваюсь, мгновеньем раньше бросив руки, как плети, вниз.

— Не могли бы вы, дорогая фрау Бёттнер, проводить господина до дверей? В коридоре темно.

— Если вам здесь что-то не так, то можете съезжать.

— Скоро вы от меня избавитесь, дорогая госпожа Бёттнер. Счастливого пути, Оливер. Передай от меня привет своей подружке. Мы скоро с ней познакомимся.

13

На улице мне приходится остановиться и немного постоять, чтобы отойти. Не потому, что мне так уж жаль самого себя, а потому, что мне жаль Геральдину. Стоит ли держать на нее зло? Что она такого сделала? Многие собаки живут лучше, чем многие люди.

Начался настоящий снегопад. Под сиденьем машины у меня фляжка коньяку. Я делаю из нее глоток. Потом еще один. На втором глотке мне кажется, что меня вырвет. Это от страха. Делая второй глоток, я подумал о Верене. Послезавтра она вернется. А против нас теперь уже и Лео, и Геральдина. Стоит мне только один раз разозлить Ханзи, а ему со злости сказать Геральдине одно-единственное слово: «Лорд»…

Еще глоток.

Что я могу предпринять? Денег у меня нет. Я в долгах. Мать скоро попадет в сумасшедший дом. Рассчитывать на отца не могу. Школу я закончу только через год после сдачи экзаменов. Я не смогу прокормить Верену и Эвелин. Если Геральдина докопается до правды, достопочтенный господин Лорд отправит Верену назад в нищету, из которой она вышла.

Кому я могу довериться? У кого попросить совета? Не у кого. У меня есть два листа бумаги, на которых выписаны буквы, проколотые моим отцом и господином Лордом в двух книгах. А что если теперь (когда дела — хуже некуда!), чтобы опять же защитить Верену, я попробую шантажировать ее мужа? Своего отца я не могу шантажировать. А господина Лорда? А где сама книга? — спросит он меня. Что ж, идите, мой друг, в полицию и расскажите там вашу фантастическую историю.

Стало быть, где же книга?

Книг — целых две!

«Дибук» — в библиотеке моего отца в Эхтернахе, если только отец его давно не сжег. Но Маккиавелли пока еще у меня! Он так и лежит в моей дорожной сумке. А господин Лорд вернется только через два дня. У Ноя очень хороший фотоаппарат. Им я могу сфотографировать страницы книги. В таком освещении и ракурсе, чтобы проколы были хорошо видны. В этом случае при необходимости можно было бы тонко намекнуть господину Лорду, что фотографии страниц у меня.

Это метода господина Лео.

Так что я ничем не лучше его. Потому как, кто знает, может, и у Лео есть женщина, которую ему приходится защищать? А вдруг он и впрямь мечтает о маленьком ресторане? Однако до чего можно докатиться, ежели находить оправдание любой подлости, если все прощать? Можно ли и допустимо ли все прощать? А не есть ли любовь и в самом деле всего лишь слово? Или возьмем политику — разве она благородное занятие? А военное дело? А бизнес? Бизнес, которым занимается мой отец? Бизнес тети Лиззи?

Стоп! Так нельзя. Так можно свихнуться.

Необходима планка абсолютной морали. Все, что выше, должно считаться хорошим, все, что ниже, — плохим.

Я опять на автостраде, и мне все время вспоминаются безумные глаза Геральдины, которыми она смотрела мне вслед, когда я уходил. Такие же глаза были у нее в тот теплый день в маленьком овражке. Неужто ненависть может быть сестрой сладострастия?

Недавно на уроках английского мы прочли у поэта Джона Драйдена такие вот строки:

Все уже кольцо. Стрелки в предвкушеньи…

Близится смерть с каждым мгновеньем…

Поворот на Обер-Росбах. Женщина в снежной поземке с поднятой рукой. Просит подвезти. А почему бы и нет? Может, это для меня последний на ближайшее время случай для порядочного поступка.

14

— Ах, извините, сударь, может быть, вы едете во Фридхайм?

— Да.

— Не будете ли вы столь любезны подвезти меня?

Она, должно быть, уже давно стоит здесь и дрожит от холода. Ей что-нибудь около пятидесяти. Стройная. С лицом, в котором мир, только мир и ничего, кроме мира. На ней черное суконное пальто и черная фетровая шляпа. На правой руке, которой она держится за дверцу, не хватает двух пальцев.

— Садитесь.

— Громадное спасибо. Понимаете, я опоздала на поезд во Франкфурте. А мне нужно поскорей в приют. Мои дети заждались меня…

Я нащупываю и достаю фляжку.

— Выпейте глоток.

— Вообще-то я не пью.

— А при такой погоде?

— Хорошо, ладно.

Она подносит фляжку к губам и делает глоток.

— Ох, как жжет!

— Кстати, меня зовут Оливер Мансфельд.

— А я сестра Клавдия.

Снег облепляет нас белой ватой. Как? Сестра Клавдия?

Знаете, бывает такое чувство: это уже когда-то со мной было.

Что это — от снега? Или коньяка?

Механически я произношу:

— Сестра Клавдия, у нас кролик убежал!

Она, вероятно, подумала, что я ненормальный.

— Что вы сказали?

— Сестра Клавдия из дома отдыха «Человеколюбивого общества»?

— Да, — говорит она, — я сестра Клавдия из «Ангела Господня», а вы откуда знаете?

— Осенью я в первый раз проезжал мимо… Не странно ли, какие мелочи порой запоминаются человеку? Тогда около зеленой колонки играли ребятишки, и я слышал, как они кричали: «Сестра Клавдия, сестра Клавдия, у нас кролик убежал!» Поэтому я знаю, куда вас везти.