Любовь властелина - [40]

Тогда Солаль сжалился и положил конец замешательству дядюшки, расцеловав его в обе так тщательно выбритые щеки. Салтиель тоже расцеловал его, высморкался, пробормотал благословение, оглянулся и весь расцвел.

— Какая прекрасная комната, сынок. Чтоб ты подольше наслаждался в ней жизнью, дорогой мой. Но я вижу, окно открыто, берегись сквозняка, дитя мое, ты знаешь ли, кстати, что, если намазать на ноздри немного ментола в вазелине, это предохраняет от насморка. Ну и как. Соль, все ли в порядке в политике? Ты доволен разными нациями?

— Они ведут себя хорошо, — серьезно ответил Солаль.

После этих слов воцарилось молчание, и Салтиель не решился его прервать. Соль, должно быть, держит в голове множество важных мыслей и готовит сейчас какую-нибудь сложную речь. Он решил оставить его в покое на какое-то время, чтобы не сбить с мысли. Он сложил руки и присмирел, следуя взглядом за племянником, который шагал из угла в угол. Какой же Соль высокий! Кто бы мог подумать, что он держал его на коленях в день обрезания! Был маленький малыш, который плакал, а теперь — хозяин наций, властелин общественного мнения. Благодарение Господу, он знал, что делает! Да, тут все понятно. А что он мало говорит — так это у него голова занята речью или каким-нибудь решением, от которого зависит судьба нескольких стран. Подумать только, решение примет он, а этот злосчастный англичанин, якобы начальник Соля, всем станет направо и налево рассказывать, что это его идея, и ему достанутся все лавры. Это «зам» перед «Генеральный секретарь» для него как кость в горле, никак ее не проглотить. Ну вот какого черта этот англичанин не уйдет уже в отставку и не уступит место действительно способному человеку? Конечно, он не желает смерти бесполезному англичанину, но если Богу было бы угодно наградить его каким-нибудь ревматизмом, который вынудил бы его уйти в отставку, что делать, такова воля Всевышнего.

— Дядюшка, идти мне или не идти на ужин к этим Дэмам сегодня вечером? Решайте.

— Что я могу сказать тебе, сын мой? Я не компетентен в этом вопросе. Если тебе это доставит удовольствие, конечно, иди.

Солаль открыл ящик стола, достал оттуда пачку банкнот, протянул дяде, который пересчитал их, посмотрел на дарителя с гордостью, и глаза его заблестели от слез. Королевская щедрость — мальчик предлагает вам десять тысяч швейцарских франков, как ментоловую пастилку!

— Да благословит тебя Бог, мой мальчик, и спасибо тебе от всего сердца, но они мне совершенно ни к чему. Я слишком стар для таких денег, и что я буду с ними делать?

Сохрани эти деньги, заработанные твоим трудом, но только не в ящике, даже закрывающемся на замок, потому что ключ к замку можно подобрать — на то он и ключ.

Спрячь эти деньги в карман и заколи двумя булавками, потому что из кармана они могут выпасть — на то он и карман. А теперь, сокровище мое, знай, что от меня ничего не скроешь и я прекрасно вижу, что тебе надо остаться одному, чтобы принять решение насчет сегодняшнего ужина. Так что я пойду сейчас вниз и расположусь в кресле, и я не буду скучать, уж будь спокоен, я стану наблюдать за людьми, как они в холле ходят туда-сюда, это очень интересное времяпрепровождение. До скорого, свет моих очей, и да хранит тебя Бог.

Когда он спустился в холл, его внезапно охватила тревога. Вообще — то он, вероятно, все-таки давеча задел консьержа, и этот предатель вполне способен отыграться за дядю на племяннике, скажем, уничтожить какое-нибудь важное письмо, да мало ли какая еще гнусность придет ему в голову! Надо срочно наладить с негодяем отношения и затушить его жажду мести.

Он приблизился к столику, с благодушным видом оперся на локоть и сказал консьержу:

— Мой племянник говорил мне о вас, он относится к вам с большим уважением.

Ошалевший от такого поворота событий консьерж поблагодарил его, и тогда, одарив обезвреженного врага чарующей улыбкой, Салтиель вновь атаковал его любезностями, чтобы окончательно расположить к себе.

— Вы гражданин Швейцарии, я полагаю?

— Да, — нехотя ответил консьерж, в душе шокированный: как же такая важная персона в Лиге Наций может быть племянником этого чокнутого в дурацких штанцах? Ясное дело, с этими иностранцами надо держать ухо востро, никогда с ними не разберешься, что к чему.

— Мои поздравления, — сказал Салтиель. — Швейцария — мудрая и благородная страна, она действительно, что называется, всем хороша, и я от всего сердца желаю ей всяческого процветания, хотя она в моих пожеланиях не нуждается, поскольку и так прекрасно управляется со своими делами. И отель этот содержится в полном порядке, а то, что свет днем горит, так с ним даже как-то веселей. — Он помолчал, потом решил, что некоторые подробности о Солале могли бы заинтересовать этого мрачного типа и окончательно его задобрить. — Представьте себе, дорогой консьерж, что моему племяннику, как и каждому старшему сыну старшей ветви Солалей, дали имя Солаль! Такова традиция! И даже в свидетельстве о рождении, выданном раввином, он записан как Солаль Четырнадцатый из Солалей, сын всеми чтимого великого раввина Кефалонии и потомок великого первосвященника Аарона, брата Моисея. Правда, интересно? Примите еще к сведению, милейший консьерж, что мои четверо кузенов и я сам, мы имеем-таки счастье принадлежать к младшей ветви! И спустя несколько веков, как сладкой жизни, так и не слишком сладкой, в нескольких французских провинциях, мы прибыли на остров Кефалония, чтобы соединиться там со старшей ветвью, которая бежала на этот остров в тысяча четыреста девяносто втором году во время изгнания евреев из Испании. Ах, проклятый Торквемада! Чтоб ему пусто было! Но знайте тоже, что мы пятеро, Младшие Солали, которых еще зовут Доблестными из Франции, мы стали безупречными гражданами Франции согласно декрету Национальной Ассамблеи двадцать седьмого сентября тысяча семьсот девяносто первого года, и мы гордо останемся французскими гражданами, внесенными в списки французского консульства в Кефалонии, и мы с радостью говорим на звучном языке благородной страны, украсив его древними словами диалекта графства Венессен, которые мы одни и помним, и долгими зимними вечерами мы читаем Расина и Ронсара и рыдаем, рыдаем, а еще знайте, уважаемый консьерж, что Проглот и Михаэль несли воинскую службу в сто сорок первом пехотном полку в Марселе, а троих остальных, в том числе и меня, признали негодными к военной службе, это нас, конечно, весьма расстроило, но что поделаешь?