Любовь в изгнании / Комитет - [100]

Он удобно раскинулся в моем кресле и застыл, уставившись в какую-то точку на потолке.

Понятно, что от меня требуется…

Где же ящик с карточками? Вот он.

Я начал бессмысленно копаться в бумажках, изо всех сил пытаясь разлепить веки.

Голова сама собой легла на стол.

Меня, как будто тающего, понесли теплые волны…

От резкого окрика я подпрыгнул над столом.

— Попрошу вас пройти со мной.

Сердце оборвалось, спина стала мокрой.

Напряженно выпрямившись, мой мучитель шел впереди. Я, ничего не понимая, плелся следом. Подойдя к туалету, он решительно распорядился:

— Стойте здесь!

И направился к унитазу. Дверь в туалет осталась открытой. Не спуская с меня глаз, Коротышка снял штаны и уселся на пластиковое сиденье.

Как хорошо, что в коридоре много книг.

Я повернулся спиной к туалету и принялся их разглядывать. Почти все были куплены сравнительно недавно, в процессе подготовки к первой встрече с Комитетом, и сгруппированы по темам.

Отдельно стояли книги по политике и экономике, причем среди прочих было и несколько редких, касающихся иностранных интересов в арабском регионе или милитаризма в странах третьего мира. Именно в монографии на последнюю тему я прочел интересное исследование о корнях садизма, заметного в действиях лидеров этих стран. Собственно говоря, указанные общие корни проливают свет и на жестокость арабских руководителей.

Литературные шедевры с трудом поместились, заняв целый угол. Великие имена, начиная с Шекспира, Пушкина, Сервантеса и кончая Гарсия Маркесом и Нагибом Махфузом.

Еще на одной полке были собраны биографии великих деятелей мировой истории, которые своими идеями, делами, жертвами определили высшие ориентиры человечества. Пророк Мухаммад, Абу Зарр ал-Гифари, Абу Саид ал-Джаннаби, Ибн Рушд, ал-Маарри, Карл Маркс, Фрейд, Ленин, Джамал ад-Дин ал-Афгани, Таха Хусейн, мадам Кюри, Альберт Швейцер, Фучик, Хо Ши Мин, Кастро, Че Гевара, Лумумба, Бен Барка, Бен Белла, Фараджаллах ал-Хилу, Шухди Атиййа, Гамаль Абдель Насер.

Я задумался. Тяжелый металлический звон заставил резко обернуться. В нелепой позе со спущенными до колен штанами, Коротышка пытался поднять с пола огромный черный пистолет. Ему это быстро удалось, и оружие исчезло в молниеносно натянутых брюках. Он поднял голову, но я успел отвести взгляд. Стало быть, упиравшийся в бедро твердый предмет не был сном, только от ночных страхов я вывернул наизнанку знаменитый фрейдистский символ, когда мужской орган сравнивается с пистолетом. Смешно!

Да, все это было бы смешно…

Опять под ложечкой ожило ощущение близкой опасности.

Мы вернулись в комнату и сели, как прежде, друг перед другом.

Итак, что все это значит и как мне теперь быть?

Только сейчас я впервые подумал о том, о чем раньше — из страха или упрямства — не допускал мысли. А если… если отказаться? Этот простой выход показался теперь таким естественным и разумным, что я едва не подпрыгнул от радости. На секунду стало легко, будто упал, наконец, камень, висевший на шее.

На самом деле, что случится, если я заявлю Коротышке об отказе сменить тему и о намерении довести до конца исследование феномена Доктора, пусть даже ценой полного провала в Комитете?

Я пристально посмотрел в косящие глаза, обдумывая появившуюся возможность, и, словно угадав мои мысли, Коротышка недобро ухмыльнулся. Отвратительная гримаса окончательно сбила с толку — так ли все просто, как мне показалось?

ОНИ утверждают, будто мне предоставлена полная свобода выбора. Захочу — соглашусь, захочу — откажусь. Предположим, я отказываюсь. Мой гость говорит: «Жаль, конечно, но вам видней. Мы расстаемся. Не думаю, чтобы Комитет когда-нибудь снова заинтересовался вами. Прощайте». Я провожаю его до двери: «Счастливого пути». И все, конец.

Конец кошмару!

Тогда зачем пистолет?

В тот же миг стало ясно — зачем. Ясно, что мне уже не выйти отсюда.

Дрожащими непослушными пальцами размял сигарету. Закрыл глаза и попытался перебрать ушедшие годы, ища в них какой-нибудь смысл и силы для сегодняшнего сопротивления.

Идеалы. Как много они значили в юности!

Трудно поверить, но по мере взросления мне ни разу не пришло в голову усомниться хотя бы в какой-то их части. С течением лет самые наивные и нежизнеспособные тихо отмирали, но за оставшиеся я цепко держался, пытаясь как-то совместить их с законами реальной жизни.

Сколько нужно было сил, чтобы вопреки здравому смыслу все время превозносить их, постоянно утверждать эти якобы незыблемые представления, когда события меняющегося мира, то и дело, давали наглядные уроки несостоятельности заученных в детстве догм!

Я избегал споров на подобные темы, искренне думая, будто сомнениями предаю их — мои идеалы. И что они мне, в конце концов, дали? Неверие и опустошенность.

Но должна быть хотя бы капля смысла в бурной и, вроде бы, наполненной важными делами прошлой жизни!

Похоже, смысл остался только в одном — в работе над тайной Доктора.

Я открыл глаза.

Коротышка в упор сверлил меня сходящимся взглядом.

Пришлось улыбнуться как можно беззаботнее. — Никак не проснусь! Не желаете ли выпить для бодрости кофе? — Как вам угодно.

Мы направились в кухню. Коридорное зеркало, мимо которого я проходил, на секунду показало мое несвежее, измученное лицо с красными глазами и воспаленными веками.