Любовь Сутенера - [23]

— Ха! — И Серафим встал на ноги, что свидетельствовало о его искренней взволнованности или заинтересованности. — Да в этом нет ничего странного, поскольку для заурядных людей интересен только тот, кто ярче их по любому другому признаку, кроме ума! Ибо, как писал второй из моих любимых французов — Монтень, — мы готовы признать за другими превосходство в отваге, телесной силе, ловкости, красоте, но превосходство в уме мы никому не уступим! Впрочем, уважение к отваге или красоте — это еще ничего… Больше всего меня умиляет нынешнее почтение к уголовным авторитетам! Как ты смотришь на то, чтобы позабавиться небольшим экспериментом?

— Валяй, забавляйся, — снисходительно разрешил я, решив про себя перечитать и Ларошфуко и Монтеня. Кстати, Серафим в свое время окончил французскую спецшколу, поэтому читал этих классиков в оригинале.

— В таком случае будь любезен сказать: под какой кличкой широкой публике известен красноярский предприниматель Вилор Струганов?

— Паша Цветомузыка.

— А Сергей Михайлов?

— Михась.

— А Вячеслав Иваньков?

— Япончик.

— Вот видишь! — довольно засмеялся Серафим. Средства массовой информации более чем основательно просветили нас всех на этот счет. А если я спрошу тебя о наиболее выдающихся российских ученых, деятелях культуры, изобретателях — короче, всех тех, кто создает славу нашей стране именно своим умом, а не другими частями тела, многих ли ты сумеешь назвать?

Я неуверенно пожал плечами и призадумался. Кроме Галины Вишневской, никого вспомнить не удалось — да и то только потому, что Катюха недавно хвасталась своим знакомством с великой певицей.

— Помнится, у Чехова был рассказ на подобную тему, — продолжал Серафим, — там один выдающийся инженер жаловался своему собеседнику на то, что смог добиться определенной известности отнюдь не благодаря построенным им мостам или соборам, а благодаря тому, что стал любовником какой-то заштатной певички.

— Ну, здесь Антон Павлович явно не прав! — решительно возразил я. — Известность пусть даже самого заурядного лицедея — той же певички — не может не быть круче известности самого гениального кабинетного ученого. Да и на что ему иная известность, чем среди ученой и понимающей суть его трудов публики?

— С этим можно было бы согласиться, однако если взять известность писателей — то есть людей, с одной стороны, работающих в кабинетах, с другой — на публику и ради славы, — то вот здесь-то и возникает проблема! Одни писатели постоянно тусуются на телеэкранах, давая интервью от лица русской литературы и сетуя на ее плачевное состояние. А в это же самое время другие, талантливые, но малоизвестные, стиснув зубы двигают эту самую литературу дальше!

— При этом и те, и другие завидуют тиражам Моники Левински! — ехидно заметил я.

— Что поделаешь! — громко захохотал Серафим. — Кстати, по поводу сей достойной девицы… Знаешь, какой анекдот из жизни нашего общего друга Куприянова я узнал, когда еще работал под его чутким руководством?

— Что он отбил ее у самого Клинтона?

— О нет, все было гораздо проще. Одна симпатичная молодая особа — дочь известного политика и, поочередно, любовница нескольких преуспевающих бизнесменов, — решила приобрести значимый социальный статус, чтобы не прослыть содержанкой…

— Кажется, я догадываюсь, о ком ты говоришь. Порой мне даже не хочется покупать газету или включать телевизор, чтобы не наткнуться на ее очередное интервью.

— Не знаю, а мне она нравится… Но ты слушай дальше. Сначала эта особа попробовала себя в качестве телеведущей совершенно дурацкого «реалити-шоу», потом ей это надоело, и она, следуя веяниям моды, решила сделаться писательницей.

А чтобы заранее гарантировать своему будущему творению надлежащую «раскрутку», предприимчивая красотка вздумала написать главного героя с натуры — иначе говоря, заручиться согласием одного из самых известных политиков России стать основным персонажем ее книги. Ее выбор пал на господина Куприянова не случайно, поскольку он показался ей самым привлекательным именно как мужчина. У всех остальных политиков, по ее изысканному мнению, были какие-то явные недостатки — «выпученные глаза», «вечная небритость», «хамские манеры», «рожа кретина» и т. д. Сам Михаил Максимович поначалу был далеко не в восторге, однако, увидев эту чертовски холеную и весьма сексуальную особу в собственном кабинете, немедленно «растаял».

Воспользовавшись моментом, ушлая красотка немедленно его соблазнила — сначала на столе, а потом и в обширном кожаном кресле, после чего, вдохновленная этим захватывающим приключением, немедленно села за сочинение романа. При этом у нее хватило самомнения и глупости послать Куприянову по электронной почте отрывки из рукописи, в которых она во всех деталях живописала их романтичное совокупление на столе, не забыв упомянуть и об очень немаловажной детали — левое яичко господина политика располагалось несколько выше правого, то есть, пользуясь медицинским языком, было «недоопущено». Испуганный перспективами грядущего скандала «а-ля Клинтон и Моника Левински», бедный Максимыч немедленно потребовал у нее «избегать абсолютно ненужных подробностей», а если ей потребуется максимальная достоверность, то живописать член его ближайшего помощника. Этим помощником мог оказаться и я, но, к сожалению, эта девица так и не заинтересовалась анатомическими особенностями моих гениталий.