Любовь среди рыб - [41]

Сюзанна протянула ей пару листков.

— Это набросок осенней программы издательства. Новый том лирики «Любовь среди рыб» Фреда Фирнайса — главный козырь, будущий хит. Отличная обложка, не правда ли? Полная программа: авторское турне для встреч с читателями, несколько интервью, предпродажные экземпляры, начальный тираж сто тысяч… Агенты по продажам ликуют. Книготорговцы заказывают безумные количества. М-да. Жаль только, что книги не будет.

— Может, пара стихотворений у Фреда найдется… Вообще-то я не знаю, но может быть…

— То, что он мне присылал, было странно. Хокку и рифмованные строфы и так далее.

— Может, у него есть тайный запас?

— Это было бы что-то вроде чуда.

Сюзанна выдвинула ящик стола и извлекла оттуда купюру в пятьсот евро. Положила ее на стол перед Лизи.

— Последний мой черный нал. Это твой аванс.

— Мне не надо денег, — сказала Лизи.

— Пожалуйста, — сказала Сюзанна. — Это твое. Остальное получишь в лучшие времена.

— Нет.

— У тебя была реальная работа и издержки. И это была моя дурацкая затея. Прошу тебя.

Лизи отодвинула купюру назад.

— Тебе больше пригодится.

— Тебе пригодится тоже.

— Мне не надо.

— Только вот не надо этой деланой гордости. Для меня это о’кей. Спасибо, Лизи. Перезвоню, когда дела у меня поправятся.

— Я не возьму.

— Возьмешь.

— Это кровавые деньги, ты не понимаешь? — Лизи хотела выкрикнуть это громко, но получился какой-то жалобный писк. — Это хуже, чем кровавые деньги, это деньги за душу. Я продала за них свою любовь. И всякий шанс на ее осуществление.

— Боюсь, в данном случае она так и так в заднице.

— Да.

— Скажи, что я могу сделать для тебя, Лизи! — В голосе Сюзанны слышалось неподдельное отчаяние. — По мне, так пусть наш договор считается расторгнутым. Я могу поехать к Фреду в хижину или написать ему письмо и во всем ему признаться. Скажу ему, что это была моя дурацкая идея.

— Это не делает мою роль в реализации этой идеи лучше, чем она есть.

— Скажи это ему! И вали все на меня. Во всем и так виновата я. Мне-то нечего терять, Лизи. Теперь уже нечего.

— Мне тоже нечего, Сюзанна. И знаешь, что хуже всего? Я играю Мару гораздо лучше, чем Лизи.

— Мы всегда играем, кто это понимает, тот умен.

— Оставь меня в покое. Фред возненавидит Лизи.

— Может, и нет.

— Мне самой Мара нравится больше, чем Лизи. — Тут Лизи чуть не расплакалась.

— Скажи мне, что я должна сделать, — взмолилась Сюзанна.

— Ничего. Мы ничего не можем сделать. Твое издательство пошло прахом. Моя любовь пошла прахом. И чао. — Лизи встала, беспомощно огляделась, поскольку Сюзанна никак не реагировала, и обошла письменный стол. Поцеловала Сюзанну в щеку и сказала: — Все уладится. Когда-нибудь.

Сюзанна потянулась к другой стороне стола, взяла купюру и сунула ее в руки Лизи.

Лизи коротко взглянула на купюру, потом порвала ее на мелкие кусочки и вышла из кабинета.

26 июля

Проснувшись, Фред сперва не понял, где находится. Ведь и в Берлине чирикают птички — только иначе. А главное — пахло иначе. В Кройцберге пахло асфальтом, пылью, пряностями и бензином. В Грюнбахе пахло водой, землей и хвоей. Фред принял холодный душ, что не смогло заменить вошедшее в привычку утреннее купание в озере. У него болела голова.

В квартире Фреда ничего не изменилось. Конечно, не так уж долго он и отсутствовал — что могло так уж измениться? Воздух был спертый, но это легко поправить. Вчера Ёзер подивился, как он хорошо выглядит, и продал ему две бутылки вина и баночку своего тонкого турецкого табака. Обе бутылки Фред, к сожалению, выпил.

Похмелье — об этом изрядно гнетущем состоянии он успел почти совсем забыть. Похмелье лишь тогда не гнетет, если вечер накануне был веселым. Тогда говорят: было круто. Старею, сказал себе Фред.

И снял телефонную трубку.

По крайней мере, телефон мне еще не отключили, подумала Сюзанна, которая — как и каждое утро — сидела у себя в кабинете, хотя делать было почти нечего.

— Бекман, — сказала она.

Фред Фирнайс представился и поблагодарил ее за время, проведенное в хижине. Сюзанна в эти дни в основном печалилась. Но, услышав его голос, вдруг обрадовалась. Он был ей симпатичен, этот Фирнайс, хотя — как и всех писателей — она не могла воспринимать его всерьез. Выслушала его отчет. Имя Мара упоминалось часто. Даже слишком часто.

На письменном столе Сюзанны лежали клочки купюры в пятьсот евро, которую та самая Мара и разорвала. Ее можно склеить и обменять, думала Сюзанна, для которой театральные жесты мало что значили. Она зажала трубку плечом и раскладывала на столе пасьянс из обрывков, и тут ей в голову пришла одна идея. Последняя — может статься, спасительная — идея.

— Ну что ж, время, проведенное в хижине, оказалось не таким уж креативным, — вздохнула Сюзанна.

— Последние дни были ничего, — возразил Фред, немного помедлив. — Пожалуй, это было связано с Марой.

— Это значит, я могу питать надежду? Вы писали, господин Фирнайс?

— Да. Вполне пригодные вещи. Вы знаете, я к себе строг.

— До известной степени, да.

— Ко мне вдруг снова вернулась способность писать.

— И что, текстов хватит на книгу? — Настроение Сюзанны прямо на глазах стало улучшаться.

— Тоненькая книжечка могла бы получиться.