Любовь среди руин. Полное собрание рассказов - [174]

— Это глупо. Я потому и плачу, что влюблена. Ты просто не понимаешь. Он лучше всех и ужасно смешной, и потом, он гений, художник, и все за ним бегают, и мне страшно повезло, что он достался мне, и как только ты его узнаешь, ты тоже его полюбишь, если только ты не станешь смотреть на него с высоты своего величия, и мы обручились по телефону, и я взяла и приехала, а его нет, и, наверно, какая-нибудь девчонка уже прибрала его к рукам, и я прямо чуть не умерла от холода, а тут еще приезжаешь ты, прямо вампир какой-то, а не папка, и давай твердить «чепуха».

Она прижалась к его ноге и зарыдала.

Немного погодя Бэзил спросил:

— А почему ты думаешь, что Робин рисует?

— Робин? Робин Трампингтон? Неужели ты вообразил, что я обручилась с Робином? У него есть подружка, он на ней просто помешан. Ты совсем не знаешь, что кругом делается, правда, Хромун? Если ты просто против Робина, тогда все в порядке.

— Да с кем же ты обручилась, черт подери?

— Ну, с Чарльзом, конечно.

— Чарльз Конеш? Первый раз слышу это имя.

— Не прикидывайся глухим. Ты прекрасно знаешь, о ком речь. Ты уже видел его здесь, помнишь, в тот вечер? Только вряд ли ты так сразу в нем разобрался.

— Олбрайт, — сказал Бэзил. Кровь не бросилась ему в голову, он не задохнулся — санаторий пошел ему на пользу. Он только тихо спросил: — Ты была с ним в постели?

— Только не в постели.

— Ты с ним спала?

— При чем тут сон.

— Ты же понимаешь, о чем я спрашиваю. Ты с ним сошлась?

— Да, пожалуй. Только не в постели, на полу, и совсем не во сне, — пожалуй, можно назвать и так: сошлась.

— Скажи как есть, Бэбс. Ты девушка?

— В этом не очень-то приятно признаться, но, по-моему, да.

— То есть как это — по-твоему?!

— Ну, так я думаю. Да, девушка. Но скоро все изменится. Чарльз такой милый, он хочет жениться. Он говорит, на девушке легче жениться, если она девушка. Не знаю почему. Я не хочу пышной свадьбы. Чарльз совсем необщительный, и он сирота, у него ни отца, ни матери, а родственники его не любят, так что через денек-другой мы безо всякого шума поженимся, а потом, если вы с мамой не против, мы с ним поселимся в нашем доме на Бермудах. Мы вам не доставим никаких хлопот, правда-правда. А если вы сами хотите на Бермуды, мы поедем в Венецию, только Чарльз говорит, это слишком старомодно и в ноябре уже холодно, так что лучше Бермуды.

— А вам не пришло в голову, что на брак требуется мое разрешение?

— Ну, Хромунчик, не цепляйся за свод законов. Ты же знаешь, я слишком тебя люблю и ничего не сделаю против твоей воли.

— Ну вот что: одевайся и езжай к матери в «Кларидж».

— Не могу одеться. Нет горячей воды.

— Примешь ванну там. А я повидаюсь с этим молодым человеком.

— Он будет здесь в двенадцать.

— Я дождусь.

— Ты окоченеешь.

— Пошла вон.

За этим последовала шутливая потасовка — даже и сейчас, когда Барбаре шел восемнадцатый год, отец с дочерью порой затевали эту игру, — и под конец визжащую Барбару выдворили за дверь.

Бэзил сидел и ждал. В гостиной звонка не услышишь. Он придвинулся к окну и смотрел на крыльцо, увидел, как подъехало такси, Барбара, по-прежнему в пижаме и шубке, с чемоданчиком в руках, села и уехала. Потом появился его враг — он уверенно шагал со стороны Беркли-сквер. Бэзил отворил дверь:

— Вы не ждали, что вас встречу я?

— Нет, но я очень рад. Нам надо многое обсудить.

Они прошли в гостиную. На сей раз костюм молодого человека был не столь причудлив, как в их первую встречу, но шевелюра была все та же, и борода свидетельствовала о том, что он по доброй воле заделался оборванцем. Они молча изучали друг друга.

— Рубашки лорда Пастмастера вам велики, — наконец изрек Бэзил.

Начало никудышное.

— Я бы не стал первым об этом заговаривать, но вот вам велико все, что на вас надето, — сказал Олбрайт.

Бэзил закурил сигару, прикрывая свое поражение.

— Барбара говорила мне, что вы были в санатории в Кенте, — непринужденно продолжал молодой человек, — но сейчас открылся новый санаторий, в Суссексе, он гораздо лучше.

Бэзилу вдруг почудилось что-то знакомое. Словно еле уловимый намек на что-то отлично ему известное и притом ненавистное: когда-то, много лет назад, он, кажется, знал человека, который вот так же разговаривал со старшими. Он глубоко затянулся и все пристальней вглядывался в Олбрайта. Да, и глаза, и черты лица смутно знакомы; отражение того отражения, которое он в давние-давние времена видел в зеркалах, когда брился.

— Барбара мне сказала, что вы сделали ей предложение.

— В сущности, она сама об этом заговорила. Но я с радостью согласился.

— Вы сын Кларенса Олбрайта?

— Да. А вы его знали? Я-то почти не знал. Говорят, противный был субъект. Если вас интересует мое родословное древо, могу сообщить, что один мой дядя — герцог. Но его я тоже почти не знаю.

— А сами вы художник?

— Это вам Барбара сказала?

— По ее словам, вы гениальный художник.

— Милое любящее создание. Она, наверно, имела в виду мою музыку.

— Вы сочиняете музыку?

— Иногда импровизирую. Играю на гитаре.

— И выступаете?

— Иногда… знаете, в кафе.

— Нет, боюсь, не знаю. И этим вы зарабатываете на жизнь?

— Ну, с вашей точки зрения, это не заработок.

— Тогда позвольте спросить, на какие средства вы собираетесь содержать мою дочь?