Любовь с последнего взгляда - [22]

Звукооператор пригласил нас в студию. Господин публицист трендел без каких бы то ни было проблем. Судьи у себя на работе постоянно говорят, диктуют, спрашивают, выступают против адвокатов, против обвиняемых, свидетелей, супругов. Как же я об этом забыла? Судьи — профессиональные болтуны. Звонили радиослушатели. На любой вопрос у него был ответ. Как долго будет еще работать атомная электростанция? Распространяет ли она радиацию? Что, если произойдет авария? Почему отходы остаются нам? Значит ли это, что словенцы используют нас в своих интересах? Когда наконец Люблянский банк начнет возвращать хорватам старые, югославские, вклады? Матери девочки, которая больна раком, он сказал, что это не из-за Чернобыля… Звукооператор слушал его открыв рот. Даже забыл про ножницы, которые изображал указательным и средним пальцами. Потом мы пошли выпить кофе. Итак, я провела еще одну совершенно неудачную передачу, которой все останутся довольны. Радиослушатели получили ответы на все вопросы, при этом он не сказал ничего, что могло бы задеть хоть кого-нибудь, кроме правительства Словении, а его местное хорватское радио может оплевывать без всяких последствий. Проблемы с начальством у меня возникали редко. Все мы были против загрязнения окружающей среды, дыма, выхлопных газов, старых танкеров, нефтяных пятен на поверхности моря и мазута, прилипшего к коже пингвина или крылу чайки. Когда возникало что-нибудь типа вонищи в воздухе или черных клювов у чаек, телефон в студии трещал без передышки. Радиослушатели пиздели в прямом эфире, негодовали и жаловались, я перед микрофоном делала маникюр. Я любила экологию.

Господа, прошу вас, помогите мне, я бы хотела перейти от экологии к моему любовнику, рассказать вам нашу лавстори и, кроме того, продолжить рассказ об облаве, у меня вообще много историй, которые мне нужно вам рассказать, но так, чтобы они плавно переходили одна в другую, без швов, чтобы вы слушали меня расслабившись, чтобы мои рассказы вас зачаровали, чтобы я стала для вас Шехерезадой, которая сможет умилостивить вас, чтобы мое неспешное бла-бла-бла притупило вашу бдительность и желание осудить меня за совершенное тяжелое преступление. Я совершенно прозрачна, я вижу это, и вы это видите, тем не менее устоять я не могу. Давайте вместе вернемся к охоте. Сейчас я перед тем охотничьим домиком, помните, там по траве разбросаны толстые зеленые охотничьи куртки. И мертвые тела убитых животных. Охотники наелись, все, кроме меня, они поднимаются с земли, отряхивают охотничьи штаны, убийцы достают свои ножи, и каждый идет к своему животному, а мы, остальные, выбираем, на кого смотреть. Можно на Мату, это высокий чернявый охотник, он должен отрезать голову небольшому кабану. Или на молодого Мато, помощника мясника и сына владельца сельского ресторана, его задача отделить от тела голову серны. Я направилась к группе, которая стояла вокруг Мато. Мне не хотелось вдыхать запах свежей крови и видеть маленькие остекленевшие глаза мертвого кабана, но нужно было присоединиться к какой-то группе. Невозможно и представить себе, что какой-нибудь охотник останется сидеть, когда разделывают мертвое животное. У Мато был большой нож, он вонзил его маленькому кабану в шею и отрезал ему голову. Отделив голову от тела, он, продолжая сидеть на корточках, поднял ее и продемонстрировал всем нам. Мы зааплодировали, не знаю почему. Потом Мато поднялся, в руке он держал окровавленную голову, господин Стиепан его сфотографировал.

Смотрите, сказал Мато господину Стиепану, чтобы я опять не получился с красными глазами, как в прошлый раз. Убил кабана Виктор, господин Виктор… Он кардиохирург, толстый высокий мужчина, но он сфотографировался не с головой в руках, а рядом с мертвым кабаном, когда у того еще была голова. Господин Виктор поставил ногу на его голову, а в руках у него было ружье. Мато отложил окровавленную голову на траву, а сам вернулся к телу. Распорол живот и достал печенку. Взял печенку в руки, поднял голову и посмотрел на нас, стоящих вокруг. Я ему улыбнулась, я подумала, что так нужно. Он ответил мне улыбкой, поднялся и положил красную, горячую печенку мне в ладони, мужчины захлопали, господин Стиепан сказал «посмотрите на меня», я подняла на него взгляд, в ладонях у меня подрагивала и дымилась горячая печенка, щелкнул фотоаппарат, на бумаге остались и моя улыбка, и печенка, и мои руки. У меня эта фотография где-то лежит.

Вот, а теперь скажите, объясните мне, какая связь между горячей печенкой и моим любовником? Может быть, рассказ о кабаньей печенке — это необходимое предисловие к моей лавстори, которая была, но которой не должно было быть? Никудышное предисловие. Ассоциация абсолютно бессмысленная. Но, господа, если мы скажем, что какая-то ассоциация не имеет смысла, это будет означать, что мы считаем, будто жизнь имеет смысл, будто жизнь это не просто масса или ряд бессмысленных фотографий, мгновений, которые летят одно за другим без всякого порядка и логики. Без той логики, которую в состоянии понять мы, смертные. Мы, смертные?! Я уже мертва, но все равно ничего не понимаю! Человек остается глупым и мертвым. Не очень-то приятное открытие. Вот в моих мыслях у меня в ладонях подрагивает горячая печенка, я смотрю в объектив фотоаппарата в руках господина Стиепана и при этом хочу рассказать вам о своем любовнике. Сейчас я сделаю над собой большое усилие, отброшу печенку, вот, я ее бросаю, руки у меня чистые, подождите, все-таки я бы их вытерла о джинсы, если бы была живой, если бы я была в джинсах, если бы не неслась вскачь на этой гадости, которая на самом деле и заставляет меня рассказывать и рассказывать. Если бы я чувствовала себя нормально, если бы не раскачивалась так страшно, если бы мягкий конь подо мной был чем-то твердым, я бы молчала, я бы вообще не стала с вами разговаривать. Я бы развалилась в жестком деревянном кресле, закурила сигарету, хотя, когда была жива, я не курила, боялась умереть, я бы сидела, курила, искоса смотрела на вас и ждала вопросов. Вот так… Болтаю я оттого, что раскачиваюсь. Ужасно раскачиваюсь.