Любовь - [2]

У меня тогда даже в глазах потемнело.

— Как же так, — говорю — Вы что же это за белых воевали и совсем даже не за красных?

— Точно, за царя батюшку и дрался.

В тот момент я готов был разрыдаться горючими слезами. Партийное задание было на грани срыва. «Так обосраться!», — совсем не по–комсомольски подумал я и хватаясь за последний шанс, давясь комком вставшим в горле, спросил:

— Ну, а Ленина–то Вы хоть видели?

— Ленина? — переспросил Воробьев. — Нет, Ленина не видел. Берию видел. Мельком совсем. Он по коридору проходил, а я в это время в кабинете на стульчике сидел. В Москве это было, на Лубянке.

— Но как же так, — взмолился я. — Как же мне теперь лекцию написать? Что я Зине скажу?!

— Будет тебе плакать, будет, — успокаивал меня Елисей Михайлович — это дело поправимое. Вот возьми эту книгу, — он протянул мне увесистый том — здесь все про гражданскую войну и написано. Есть и глава специальная про негативное влияние царизма. Мне этот талмуд ваши же и подарили. Комсомольцы.

Домой в тот день я летел как на крыльях. Теперь я точно знал, что обязательно выполню свое задание и что это понравится Зине. От этого мне было хорошо.

На следующей неделе моя лекция произвела фурор и я даже видел зависть в глазах многих ребят. Для меня же этот день был вдвойне счастливый, потому что из Казахстана приехал мой друг Батыр и тоже вступил в комсомол.

После собрания мы с ним пошли в парк и, спрятавшись в зарослях одного только нам известного куста, долго рассказывали друг другу новости. А потом Батыр достал из кармана лист папиросной бумаги и развернув показал мне, что там было завернуто.

— Это что петрушка? — спросил я.

— Какая же это петрушка, — даже обиделся мой друг. — Это совсем другая, для другого предназначенная трава. Вот смотри… — и с этими словами он очень ловко скрутил из бумаги две папироски.

Батыр чиркнул спичкой, и мы закурили.

— Это что табак? — опять спросил я.

— Нет, это «смешная трава», — объяснил мне товарищ. — Ты кури давай, затягивайся.

Я затянулся и, поперхнувшись дымом, начал кашлять.

— Что, пробрало? — улыбаясь и похлопывая меня по спине, спросил Батыр.

— Про–бра–ло! — разделяя слоги втягиванием воздуха, выдавил я.

— Кури, кури.

Через несколько минут мы почему–то начали смеяться по самым незначительным поводам. Сначала Батыр смеялся над тем, что мы стали комсомольцами, потом я смеялся над тем, что у него в носке была дырка, а потом нам обоим очень смешной показалась фамилия Льва Косули. — Ха–ха–ха, — раздавалось из нашего куста по каждому поводу. — Ха–ха–ха, — не умолкали мы до самого позднего вечера.

А утром состоялся субботник. Батыр не пошел на него и остался дома. А я пошел, из–за Зины. В тот день мы на славу потрудились вместе. Я держал большой мешок, а Зина с другими девчонками кидала в него всякий мусор. Труд и вправду облагораживает человека и делает его счастливым. Я тогда это понял точно.

А после потекли обычные комсомольские будни. Ответственных заданий мне больше не давали, зато почти каждую неделю гоняли на субботники и на собрания. И все было хорошо. Я любил Зину, она любила комсомол, и значит мы оба были счастливы. Ведь это же хорошо, когда твой любимый человек счастлив.

Но вот вчера случилась драка. Батыр, громко прокричав что–то на казахском языке, обидевшись, ушел, а я решил проводить Зину. Всю дорогу она ругала меня за несознательность и пыталась привить комсомольские ценности. Когда мы подошли к ее дому, она неожиданно попросила меня подняться к ней и помочь переставить тумбочку, которая уже давно мешала ей подходить к письменному столу. Я согласился и уже готовил приветственные слова для ее родителей, как обнаружил, что их и вовсе нет дома.

— А где твои мама и папа? — спросил я как после того, как тумбочка была переставлена на новое место.

— Папа в командировке, а мама поехала в деревню помогать бабушке.

— И ты, что же, одна останешься?

— Конечно, — удивилась Зина — ведь я уже достаточно взрослая. Вполне самостоятельный человек.

Вот тут–то я и сорвался. Такой она мне в тот момент показалась красивой, что я подошел к ней и поцеловал. Зина даже не знала, что ей ответить. Она стояла посреди комнаты с широко раскрытыми глазами, только и повторяя: Что же ты наделал, Егорка! Что же ты наделал!

А я совсем тогда обезумел. Схватил ее за плечи и на диван повалил. Повалил и махом лишил нас обоих невинности. А она только все повторяла и повторяла одно и то же.

А через некоторое время она встала и со слезами в больших серо–зеленых глазах сказала:

— Нехорошо ты поступил, Егор. Не по–комсомольски.

И действительно, вид у меня был совсем не комсомольский. И мне стало стыдно.

— Извини, — сказал я тогда Зине, — просто я очень сильно тебя люблю.

Но она ничего не ответила и мне пришлось уйти. А на следующий день, то есть сегодня, мы встретились опять и она как ни в чем ни бывало задорно поздоровалась со мной. Так вот мы и живем. Я люблю Зину, она любит комсомол и мы оба счастливы.

Москва, 2002