Любовь Психеи и Купидона - [51]

Психея была так утомлена, что пробудилась лишь при втором поцелуе. Увидев Амура, она вскочила, кинулась в пещеру и спряталась в самом дальнем ее уголке, взволнованная и не зная, на что решиться. Состояние, в котором ее нашел бог, его умоляющий вид, поцелуй, жар которого показывал, что это подлинный поцелуй любви, а не любовная игра, — все это придавало ей смелости; но она не дерзала показаться столь черной и обезображенной тому, чье сердце жаждала себе вернуть.

Амур между тем приблизился к пещере; вспоминая об эбеновом лике той, кого он видел, он думал уже, что ошибся, и готов был сурово корить себя за то, что принял эфиопку за свою супругу.

— Прекрасная мавританка, — сказал он, оказавшись в пещере, — ты не знаешь, кто я такой, если так убегаешь от меня, встреча со мной не должна тебя пугать. Скажи мне, что ты ищешь в этих краях; мало кто приходит сюда, чтобы любить; но если тебя привело сюда это, я могу тебе помочь. Тебе нужен возлюбленный? Я бог, их творящий. Как! Ты не хочешь мне отвечать? Ты бежишь от меня?

— Увы! — промолвила Психея. — Я не бегу от тебя; я лишь удаляю с твоих глаз предмет, от которого, я боюсь, ты бежишь сам.

Этот голос, такой нежный, приятный и когда-то близкий сыну Венеры, был сразу узнан им. Он кинулся в уголок, где пряталась его супруга.

— Как! — вскричал он. — Так это ты! Как, моя милая Психея, это действительно, ты?

И он тотчас же бросился к ногам красавицы.

— Я был неправ, — продолжал он, обнимая ее. — Моя причуда — причина того, что невинное существо, созданное лишь для наслаждений, страдало от мук, которых не знают даже преступники. И я не перевернул небо и землю, чтобы воспрепятствовать этому! Я не обрушил на мир хаос! Я не покончил с собой, хоть я и бог! Ах, Психея, сколько у тебя причин ненавидеть меня! Я должен умереть и должен найти средство к этому, хоть это и невозможно!

Психея схватила его руку, желая поцеловать ее. Амур ждал этого и, отшатнувшись, воскликнул:

— Ты еще прибавляешь нежность к другим твоим очарованиям! Я знаю чувства, которые ты питала ко мне: вся природа свидетельствовала мне о них, а у тебя не вырвалось ни одной жалобы против чудовища, недостойного твоей любви.

И так как она наконец поймала его руку, он добавил:

— Нет, не оказывай мне такую милость: я недостоин ее. Прошу тебя об одной милости — назначь мне сама наказание. О Психея, милая моя Психея, скажи мне, на что ты меня осуждаешь?

— Я осуждаю тебя на то, что ты будешь нежно любим твоей Психеей, — сказала наша героиня. — Сама она не смеет просить о том, чтоб ты любил ее — она уже не прекрасна.

Эти слова были произнесены таким трогательным тоном, что Амур не сдержал слез. Он оросил ими руку Психеи и, сжимая ее в своих ладонях, погрузился в долгое молчание, более выразительное, чем речи. Потоки слез сказали то, чего не сказали бы потоки слов. Психея, очарованная таким красноречием, отвечала на него как особа, посвященная во все его тонкости. Подумайте, прошу вас, какая странная вещь любовь! Пара самых страстных в мире любовников, отлично ладящих между собой, воспользовались столь удобным случаем лишь для того, чтобы проливать слезы и испускать вздохи. О, счастливые любовники, лишь вы одни знаете, что такое наслаждение.

При этом восклицании Полифил, глубоко взволнованный, выронил рукопись, которую держал в руках; Акант же, вспомнив о чем-то, вздохнул. Геласт сказал им с насмешливой улыбкой:

— Смелее, господа любовники! Вы прекрасно исполняете свой долг. О, блаженные, трижды блаженные люди! А я, несчастный, не умею вздыхать после удовольствия пролить слезы.

Затем, подняв рукопись Полифила, он добавил:

— Беритесь-ка за вашу рукопись и дочитайте ее поскорей. К чему так долго печалиться?

Полифил взял свою тетрадь и продолжал.

Обмен слезами перешел, наконец, в обмен поцелуями (здесь я сокращаю изложение). Амур предложил супруге выйти из пещеры на свет, чтобы он мог рассмотреть перемены, происшедшие в ее лице и, если удастся, найти средство помочь ей. Психея, смеясь, ответила ему:

— Если помнишь, ты отказал мне в радости видеть тебя, когда я об этом тебя просила. Я могла бы сейчас с большим правом отказать тебе в подобном желании; но я предпочту повредить себе в твоих глазах, чем огорчить тебя. Ищи же средство против страсти, которая стоит между тобой и твоей матерью и заставляет тебя забывать о делах твоего государства.

Сказав это, она протянула ему руку, чтобы вывести его из пещеры.

Амур посетовал о мысли, которая ее занимала, и поклялся Стиксом, что будет вечно любить ее — белую или черную, прекрасную или дурнушку, ибо он влюблен не только в ее тело, но и в ее душу и прежде всего в ее ум.

Когда они вышли из пещеры и Амур окинул супругу взглядом, он отступил на несколько шагов, смущенный и пораженный.

— Я так и знала, что мой вид исцелит тебя от любви ко мне. Я не жалуюсь на это и не вижу в этом несправедливости. Большинство женщин, когда с ними случается нечто подобное, призывают небо в свидетели и утверждают, что их следует любить рады них самих, а не ради наслаждения, которое они доставляют своим обликом; что у них нет обязательств по отношению к тем, кто стремится лишь к собственному удовлетворению; что страсть, которая имеет своим предметом лишь то, что относится к чувствам, не существует для прекрасных душ и не заслуживает ответа; что любить так, значит уподобиться животным; что любить надлежит так, как любят духи, освобожденные от тел. Истинные влюбленные, заслуживающие, чтобы их любили, стараются как можно более приблизиться к этому состоянию: они освобождаются от тирании времени, они становятся независимыми от случайности и от пагубного влияния светил, меж тем как обычные любовники всегда во власти Фортуны или погоды. Когда человеку с этой стороны нечего опасаться, с ним ведут постоянную войну годы: нет мгновения, которое не отнимало бы у него какого-то удовольствия. Он понемногу угасает, и это неизбежно. На сей счет есть еще ряд других, весьма хитроумных, но мало убедительных доводов. Женщинам, рассуждающим так, я хочу противопоставить лишь одно соображение. Страсть, которую к ним питают, порождается их молодостью и красотой, вполне естественно, что старость и уродство уничтожают ее. Поэтому я больше не прошу у тебя любви. Питай ко мне лишь дружбу или, если я ее недостойна, хоть немного жалости. Ты бог, и тебе полагается иметь рабынь моего пола. Окажи мне милость и сделай меня одной из них.