Любовь Психеи и Купидона - [4]

Как, неужели мы на юге?

Вечнозеленую листву

Здесь подчинить не могут вьюги

Зимы суровой торжеству.

Жасмин, цвети, благоухая.

Тебе не страшен ветер злой.

Моя Аминта дорогая

С тобою схожа белизной.

Что сладостнее тешит взоры?

Какой блаженней аромат?

Я все владенья нежной Флоры

Отдам за апельсинный сад.

Плод с кожурой лоснистой, твердой.

Нас чистым золотом дарит.

Такие же сияли гордо

В саду блаженных Гесперид.[4]

А в этом солнцу вместе рады

Осенний плод и цвет весны,

Здесь пышной зрелости услады

С надеждой юной сплетены.

И здесь вокруг дерев не мощных, не ветвистых,

Но опьяняюще-душистых

Играет легкий ветерок.

Пускай огромный дуб, раскидист и высок,

Лишить нас солнца может,

И тень огромных рук своих

Он на арпан[5] земли наложит,

Куда ему до них!

Пробудившийся аппетит принудил их покинуть это прелестное место, но в продолжение всего обеда они только и говорили, что обо всем виденном ими и о монархе, для которого здесь было собрано столько прекрасных вещей. Воздав хвалу его великим добродетелям, ясности его разума, героической доблести и уменью повелевать, — словом, наговорившись о нем вдосталь, друзья вернулись к своей первоначальной теме и сошлись на том, что только один Юпитер способен беспрерывно управлять делами мира сего. Человеку же необходима некоторая передышка: Александр Великий распутничал; Август играл на сцене; Сципион и Лелий[6] развлекались иногда тем, что метали плоские камешки в воду; наш государь находит утеху в сооружении дворцов — занятии, вполне достойном монарха. В некотором смысле он даже способствует общему благу, ибо дает подданным возможность принять участие в удовольствиях государя и с восхищением взирать на то, что создано не для них. Множество прекрасных садов и роскошных зданий приносит славу их родине. А как восхищаются всем этим иностранцы! Как будут восторгаться наши собственные потомки, любуясь шедеврами всех родов искусства!

Размышления четырех наших друзей кончились вместе с их обедом. Они вернулись во дворец и осмотрели его убранство, которое я не стану здесь описывать, ибо оно одно составило бы целый, том. Среди прочих красот их внимание особенно привлекли постель короля, гобелены и кресла в королевском кабинете. Стены здесь обтянуты китайской тканью, рисунок которой заключает в себе всю религию этой страны. Так как поблизости не оказалось брамина[7], наши друзья ничего во всем этом не поняли.

Из дворца они проследовали в сады и попросили провожатого оставить их одних в гроте, пока не спадет жара; они велели принести им стулья; их пропуска были подписаны столь влиятельным лицом, что всякое их желание исполнялось; дошло до того, что, дабы сделать место, где они находились, более прохладным, приказано было пустить там фонтаны. Грот этот устроен так: он имеет у входа три аркады и соответственно три решетчатые двери. Посреди одной из аркад находится изображение солнца, лучи которого служат затворами для дверей. Трудно придумать нечто более изящное и искусное. А наверху, над аркадами, красуются три барельефа.

На первом — светлый бог у самых врат заката.

Лучи, которыми и пышно и богато

Врата раскрашены — как сноп блестящих стрел,

Ваятель мастерски изобразить сумел.

По сторонам плывут Амуры на дельфинах.

Они, резвясь, шаля на их широких спинах,

К Фетиде[8] божеству прокладывают путь,

Чтоб гостю милому скорее отдохнуть.

Зефиры стаями над волнами порхают,

То появляются Тритоны, то ныряют.

Такие чудеса скрывает этот грот,

Что кругом голова у всякого пойдет.

В нем украшения — какая радость взорам! —

Заставят первенство признать то за скульптором,

То за искусником, что воссоздать здесь мог

Всё, чем прославился морских богов чертог.

На сводах и полу мозаика цветная:

Те камешки, что нам дарит волна морская,

И те, что прячутся в глубоких недрах гор,

Пестро сплетаются в диковинный узор.

На каждой из шести больших опор — по маске

И страшной и смешной, как чудище из сказки.

Какой-то странною изваяны мечтой,

Над нишею они застыли чередой,

А в нише с двух сторон, выпячивая губы,

Сирена и тритон победно дуют в трубы,

Чтоб дальше удалось пустить усилью их

Струю воды из труб — из раковин витых.

У маски изо рта с журчанием потока

Вода течет в бассейн, поставленный высоко,

И в нижний падает, уже как пелена,

И из него бежит, прозрачна и ясна.

Она звенит, поет, и ровен блеск зеркальный,

И эта пелена нам кажется хрустальной,

И наш восторг из ста восторгов состоит.

Когда же нет воды, когда фонтан закрыт,

Коралл и перламутр, ракушки, сталактиты,

Окаменелости, что струями омыты,

И так причудливо сверкают и горят,

Становятся еще пленительней на взгляд.

Под аркой в глубине таинственного грота

Мы видим мраморы искуснейшей работы.

Там гений этих скал, над урною склонен,

В убежище своем вкушает долгий сон.

Из урны бьет поток, и под уклон стекая,

Весь этот грот поит волна его живая.

Лишь в малой степени мой стих передает

Все то, чем славится дворец журчащих вод,

А прочих совершенств он, жалкий, не изложит.

Но ты, чья благодать мой дух усилить может,

Бог света и стихов, Феб, окрыли меня,

Ведь о тебе сейчас хочу поведать я.

Как солнце, утомясь, конец пути завидя,

Для отдыха от дел спускается к Фетиде,