Любовь Психеи и Купидона - [39]

— О ты, самое благое в мире божество, кормилица людей, защити меня от той, кого я никогда не оскорбляла; разреши мне лишь скрываться несколько дней в сжатом хлебе, лежащем близ входа в твой храм, и питаться зернами, которые будут из него сыпаться. Киферея жалуется на то, что ее сын питал ко мне любовь; но раз он не питает ко мне былых чувств, не достаточно ли с нее этого, не довольно ли с меня мучений? Неужели гнев богов столь велик? Если верно говорят, что обиталище справедливости — небо, боги должны видеть невинность существа, которое лишь из покорности им согласилось на брак. Исказила ли я предсказание оракула? Применила ли я какую-нибудь хитрость, чтобы заставить Амура полюбить меня? Могла ли я воспротивиться богу, который меня увидел? Разве он не отыскал бы меня даже если бы я замкнулась в башне? Разве, выходя замуж, я могла предполагать, что вызову гнев его матери? Ведь я считала, что супругом моим будет чудовище. Но оказалось, что это Амур и что я пришлась этому богу по сердцу. Неужели нравиться — преступление? Увы, я более не мила ему, а если и была мила, то не по своей вине! Вы никогда не докажете, что я пустила в ход притворство или колдовские слова. Венера до сих пор не простила мне глупость смертных, покинувших ее алтарь, чтобы почтить меня. Пусть же она и пеняет на них, но не на меня — это несправедливо. Я говорила им, что они неправы, но если люди неправы, не следует винить в этом меня.

Так оправдывалась наша героиня перед Церерой. То ли богини понимают друг друга, то ли Церера разгневалась на то, что ее назвали «кормилицей», то ли небу угодно, чтобы наши мольбы были действительно мольбами, а не самооправданиями, но просьба Психеи не была услышана. С высоты свода Церера приказала ей поскорее убираться, оставив в покое груду снопов, иначе Венера будет извещена о ее действиях. К чему жертвовать ради смертной добрыми отношениями с приятельницей-богиней? Венера не дала Церере никакого повода к этому. Что бы ни говорили о ее поведении, все же она славная женщина, кое-чем обязанная ей, Церере, как, впрочем, и Вакху; к тому же она признает свои обязательства и открыто заявляет об этом.

Психея, к великому горю своему, увидела, что ее изгоняют из убежища, где она считала себя более желанной гостьей, чем в любом другом месте на свете. В самом деле, если уж Церера, столь благожелательная по натуре и не чванившаяся своей красотой, отказывала ей в покровительстве то было вовсе невероятно, что ей его окажут богини, хоть чуточку склонные к любовным делам и поэтому завистливые. Прибегнуть же к покровительству богов — значило подвергнуть себя еще худшей участи, чем гонение со стороны Венеры: сперва следовало узнать, какого рода благодарность они потребуют от красавицы. Итак, самым благоразумным было все же обратиться к божествам своего собственного пола, как для того, чтобы избежать злословия, так и для того, чтобы не набросить тень на мужа.

Психее пришла на ум Юнона. Она полагала, что между Кифереей и названной богиней есть некое соперничество и в славе и в красоте и что царица неба будет рада случаю повредить своей сопернице, как оно и соответствует придворным обычаям и клятве, которую приносят женщины, являясь на свет.

Наша пастушка без труда нашла Юнону: ревнивая жена Юпитера нередко сходит на землю, чтобы осведомиться у смертных о делах своего мужа.

Встретившись с ней, Психея спела ей гимн, где говорилось лишь о могуществе этой богини, и совершила ошибку: ей надо было распространиться о красоте Юноны — такая хвала гораздо приятнее. Лишь царям поют о их величии, что касается цариц, то если хочешь им угодить, восхваляй нечто другое. Вот почему супругу Купидона вновь выставили за дверь. Разница была лишь в том, что встреча эта прошла еще хуже, чем первая: помимо всего сказанного Церерой, Юнона заметила, что смертных женщин, с которыми боги заводят любовь, следует наказывать, а их небесных поклонников заставлять сидеть дома. Что им делать среди людей? Разве на небе мало для них красавиц? При этом Юнона заявила, что беспокоится не о себе: она-то ведь тут не при чем — ей не страшны ничьи чары.

Царица вселенной сказала не все: у нее были еще причины отказать Психее в покровительстве — в ней самой теплилась искорка того огня, на который стараются как можно меньше обращать внимание соседей. Рассудительная женщина не должна обижать сына Венеры: кто знает, не приведется ли иметь дело с ним? Видимо, гнев бога на Психею еще не прошел, поэтому самое лучшее — не вмешиваться в их дела.

Наша всеми отвергнутая пастушка уже не знала, к кому обратиться. Правда, оставались еще Диана и Паллада, но так как обе принесли обет девственности, они не пожелали бы внять мольбам женщины из боязни осквернить ими свой слух.

Однако, поскольку Диана была щедра на пророчества, пастушка решила, что хоть эта богиня не будет с ней сурова и не откажет ей в прорицании, ничего другого она у нее не попросит. Как раз неподалеку находился оракул Дианы. Психее пришлось сделать лишь небольшой крюк. Оракул был расположен на окраине пустынного, обильного дичью леса. У Дианы был там храм, служивший ей увеселительным охотничьим домиком. Психея сделала сначала около двух тысяч шагов по лесу, а затем вышла на поляну, которая как бы служила папертью храма. Этот последний был невелик, но прекрасной архитектуры. Посредине прогалины высился четырехгранный обелиск из белого мрамора, укрепленный на четырех шарах и приподнятый на вполовину менее высоком пьедестале. На каждой стороне этого прямоугольного постамента, равно как и на скошенных гранях обелиска — южной, северной, западной и восточной — были вырезаны следующие слова: