Любовь продается, или Пираты 25 века - [24]

— И кто побеждает? — иронично поинтересовалась.

— Кир, конечно, первый, но после него — угадай, кто? — насмешливо прошептал Том.

— Мне нужно чувствовать себя польщенной? — я обернулась к нему и прищурила глаза.

Я не боялась. Пока… Род привязан ко мне. Сколько это продлится и сильна ли его страсть — неизвестно. Но показывать свою слабость и неуверенность этому молодому привлекательному мерзавцу я точно не буду.

— Ты смелая, — пристально глядя мне в глаза, сказал Том, — пока еще смелая. Но Род и не таких обламывал. А я подожду, пока он с тобой наиграется…

Прозвучало двусмысленно и угрожающе.

— Смотри не состарься, пока будешь ждать, — я презрительно скривила губы и отвернулась, ощутив волну холодного бешенства, хлынувшую от него.

Как он, наверное, хотел меня ударить, скрутить, унизить… Но не мог. Я слышала скрип его зубов, чувствовала злость и ярость мужчины, а сама спокойно перебирала свои фишки. И пусть все внутри дрожало от напряжения и тошнота подкатывала к горлу — на моем лице играла лишь обворожительная полуулыбка.

Род подошел и поцеловал в шею.

— Все хорошо, Лия?

— Все прекрасно, дорогой, — ответила я.

* * *

Мне казалось, что Род немного смягчается. Или мы просто притерлись друг к другу, или еще что… Потому что за последний месяц он даже ни разу меня не ударил. Я все чаще задаю вопросы, которые еще месяц назад вызвали бы в нем вспышку злости и гнева. А сейчас он терпеливо отвечает.

— А куда вы деваете детей? Мальчиков? — осмелилась все‑таки спросить как‑то я, жутко боясь услышать, что их используют так же как женщин.

— Мы даем им наставников, и через пять лет они превращаются в боевые машины. Десять — четырнадцать лет — самый подходящий возраст, — наверное, Род был в хорошем настроении, потому что ответил мне, — в этом возрасте просыпается здоровая агрессия, соперничество, главное — направить это в нужное русло. Иногда я сам их тренирую.

Мне стало страшно. Бедные дети…

— Кстати, Кир так же сюда попал. Он был лучшим в своей группе… Правда, был слишком мягким, когда я его нашел. Но мои тренировки исправляют даже такие врожденные недостатки.

— А… — я тяжело вздохнула и неуверенно поинтересовалась: — где сейчас те девять девушек, которых забрали вместе со мной?

Род почти нежно посмотрел на меня.

— Ты действительно хочешь это услышать, милая? — голос стал похож на урчание зверя. — Мне показалось, что ты слишком впечатлительная и сентиментальная.

Я зажмурилась и кивнула — хочу.

— Они оказались слабенькими… Почему‑то богатые и изнеженные сучки самые недолговечные.

Я напряглась: «Недолговечные? Бог ты мой!».

— В живых остались только несколько, и то те, кого забрали к себе офицеры. Мои мальчики немного… переигрывают. Любят пожестче. Так что тебе повезло, Лия…

Я подняла измученный вопросительный взгляд на Рода.

— Повезло, что ты со мной… — Род как будто наслаждался моим смятением, моей болью, пил ее, смаковал как деликатес. — Ты же не разочаруешь меня, неоновая девочка?

Нашла в себе силы подойти и спрятать лицо с выступившими слезами у него на груди.

— Нет, — прошептала я, — моя жизнь — это ты.

Это на самом деле было так, и в этом состоял весь ужас.

* * *

Что такое инстинкт самосохранения? Сложный вопрос. Он меня волновал и раньше, но теперь приобрел поистине глобальное значение. Способен ли человек ради сохранения своей жизни полностью измениться? Перестроить свои убеждения, принципы, нормы поведения, мораль наконец? Способен ли он ради выживания на подлость? Как оказалось, способен.

Я каждый раз хожу с Родом на его «смотры» пленников после захвата очередного звездолета. Спокойно и равнодушно слушаю стенания и мольбы девушек о пощаде. Всегда одно и то же. Глупые курицы. Неудивительно, что Род тогда обратил внимание на меня.

Мое сердце оделось в броню холодности и безразличия. Я чувствую, что постоянно меняюсь, каждый день, каждый час. Меняются мои мысли, привычки, убеждения. Я коверкаю себя изнутри, подстраиваясь под окружающую действительность. Эта жуткая циничная игра уже так сильно въелась в кожу и мысли, что я и не помню, как жила раньше. Прим? Где это? Как это?

Я изменилась. Даже страшно, какой я могу стать, если проживу здесь, в этом аду, еще пару лет. А если десять? Двадцать? «Перестань! — мысленно дала себе пощечину. — Хватит думать об этом!» Я чувствовала, как меня потихоньку засасывает жестокость и грязь этого мира. Я смотрю на вещи уже другими глазами. Не широко распахнутыми глазами наивной девочки. А глазами жесткой циничной особы, которая думает только о себе и, если надо, пойдет по головам. Иногда ловлю себя на черных злобных мыслях, неожиданно приходящих в мою голову: что мои родители исковеркали мое детство (эгоистичные заносчивые выродки!), а бабушка вообще не занималась моим воспитанием (жалкая чокнутая старушенция!)…

Потом трясу головой и думаю: «Что со мной?! Я же любила бабушку. Или нет?..».

* * *

Нужно что‑то делать. Я почти девять месяцев нахожусь в клетке, а к свободе реально не продвинулась ни на шаг. Убить Рода я не смогу. Наверняка, как только бы я потянулась к ножу на столе, меня тут же скрутили бы в узел. Пробраться в ангар шаттла тоже. Даже если бы я и смогла открыть двери (хотя там и голосовые, и сенсорные, и механические замки), то как я смогу улететь? Я ни разу не управляла кораблем. Книги, которые я нашла у Рода в библиотеке, к сожалению, не содержат инструкции по управлению звездолетами. А даже если бы я их и нашла, сколько же мне понадобилось бы лет, чтобы научиться, хотя бы теоретически?