Любовь последняя... - [15]

Маленький у них был конфликт, даже глупый, но они будто не замечали этого.

— Ну, как мои подопечные? — первым делом спросила Августина.

— Пекут, — по-своему понял ее Депутатов. — По форме, конечно, не буханки, как в гражданке бы сказали: вид не товарный! Но пропекаются насквозь!

— Вполне хороший хлеб, — улыбнулась она. — Солоноватенький, вкусный…

— Вкус нормальный, — согласился польщенный Депутатов. И, расщедрившись, от себя добавил: — Все солдаты много благодарны вам за эту придумку.

— А ты? — привычно перевела разговор Августина, ткнув пальцем в молчавшего Бурлакова. — Благодарен мне или все еще обижаешься?

— Ничего я не обижаюсь, — тоскливо сказал Андрейка. «Отвяжись, мол, ты от меня ради бога!..»

— А почему тогда не благодаришь?

— Как еще я должен тебя благодарить?

— Не знаешь? — заговорщицки подмигнула она Депутатову. И тут же подставила Бурлакову надутую щеку: — Целуй!

— Нужна ты мне, как прошлогодний снег…

— Ах, так? — сверкнула веселыми зеленоватыми глазами Августина. — Тогда я сама тебя, орясину, поцелую: на правах будущей невесты!..

— У тебя и так всевозможных женихов, небось, богато, — на всякий случай отодвинулся Андрейка: — Раз тебя не целуют, а ты уж губы подставляешь!..

— Дурак ты, — обиженно сказала Августина. — Еще зеленый дурак — «женихов» у меня на языке густо, а на деле — пусто. Было мне когда этим заниматься…

— То дело твое, — не глядя на нее, буркнул Андрейка, — тебе виднее.

Она тоже демонстративно отвернулась к Депутатову:

— Вы думаете легко детдомовской девчонке после семилетки техникум с отличием окончить? У нас полно было двоечников и с десятилеткой… Я даже, если хотите знать, танцевать по-настоящему научилась только за этот год, в заводском клубе — танго и медленный фокстрот…

— Верно. Учиться на отлично по специальности трудно и тем, кто при родителях, — тактично пропустив мимо ушей о танцах, сказал многосемейный Депутатов. — Ну, а если сирота — еще, конечно, тяжельше! Тут уж точно: при таком положении не забалуешься!..

Наверное, это слово «сирота», да еще в устах солдата, нечаянно растревожило в душе Августины что-то давнее. Посерьезнев, она гордо смерила Бурлакова прищуренным взглядом, кивнула Депутатову и ушла.

— А что? — сказал Депутатов, сочувственно поглядев ей вслед. — Хорошие, не набалованные девки часто прикрывают свою любовь показной смелостью и озорством!..

— Ну, это уж вы тоже хватили через край, — недовольно хмыкнул Андрейка. — Вдруг ни к селу, ни к городу: любовь?!

9

Письма Депутатов писал во время общего отдыха. Он и сейчас намеревался заняться именно этим, но, пошарив бумажки у себя по карманам и в вещевом мешке, огорченно покрутил головой. Перевел озабоченный взгляд на Бурлакова. Тот, словно на ковре, растянулся без сапог на хвое, приткнув ноги в шерстяных носках к теплой стене времянки.

После нескольких слякотных дней снова подсушило раскисшую глину морозцем. Сплошная наволочь низких свинцовых туч перемежалась кое-где светлыми окнами. Вместо дождя и мокрого снега, сверху теперь споро сыпалась мелкая крупа; по кочкам хрустко шуршала первая ленивая поземка.

— Хо-орошо страдать у печки, — глядя на развалившегося во весь рост Андрейку, непонятно проговорил Депутатов. И насмешливо добавил: — Ножки в тепленьком местечке! Ни сырости тебе тут, ни остуды — лежи, да думай о чем-нибудь приятном! И ты еще возражал против назначения в помпекаря! А сапоги, неслух, опять сушить поставил?

— Просто скинул я их с ног долой… Там нисколько не жарко…

— Н-нну, студенты похоже, напитались до отвала своим «сладким корнем», — прислушавшись, с улыбкой заметил Депутатов. — Опять горланят свою любимую, без конца и начала, вроде как: «у попа была собака…» Только, стало быть, петь ее на этот мотив им не с руки: не в лад словам получается!

— Нашли время…

— А что? — сказал Депутатов. — На действительной мы тоже, бывало, с песнями и вставали, и ложились… Это уж потом песня, почему-то, осталась в армии без внимания. Но ты бы сходил и послушал… А заодно бы листиком бумажки у студентов разжился! А? Хочу домой письмишко отправить…

— Вот так бы прямо и сказали, — поднялся Андрейка с еловых лап и, взяв с кирпичного приступка сапоги, стал обуваться.

— А чего ты скривился так?

— Потому, что сапоги невозможно жмут, — продолжая морщиться, сказал Андрейка. — И были они, правда, немножко тесноваты, а теперь и вовсе жмут — хоть забрось их и ходи в одних носках.

— Значит, еще вчера засушил! Вот беда-то… И говорил ведь, чтоб не ставил на теплое!

— Но если совсем отсырели?

— Все одно — только нормальная воздушная сушка! Нагольный сапог — не валенок. Ну, ничего, не теряйся… От этой беды есть лекарство — надо их в натуральном деготьке хорошенько побанить! Остается, правда, вопрос: где его тут можно добыть? Не то подсунут тебе мазут или нефтеотходы, тогда сапог вовсе пропал…

— Здесь в мороз льда не достанешь.

— А ты — прямо к Августине! А что? Советую! Она и очень шустрая, и почти местная: одну-единственную банку она тебе, при желании, просто из-под земли выроет… Ей-богу!.. А то ведь если сапог крепко жмет — так это, брат, просто беда, да и только… В тесных или сильно ссохлых сапогах ты слезьми заплачешь…