Любовь поры кровавых дождей - [39]

— Чем могу служить? — и снял с головы белый колпак, из-под которого вырвалась грива темно-каштановых с легкой проседью густых волнистых волос.

Белый халат был забрызган кровью. Пятна казались совсем свежими.

Он сел, расстегнул пуговицы халата, — может быть, ему стало жарко? — полы соскользнули вниз, и я увидел, что гимнастерка и бриджи его сшиты из отличного сукна. Обут он был в белые фетровые бурки, какие носят обычно высшие чины. По всему было заметно, что он любил пощеголять и еще недавно, вероятно, очень следил за своей внешностью. Сейчас, естественно, было не до этого, и все же по сравнению со мной он выглядел английским денди. Невольно я бросил взгляд на свой грязный полушубок, на огромные валенки, на штаны, вытертые на коленях, но мне не стало стыдно за все это: я был таким, как все. А сознание это, представьте, действует очень успокаивающе и ободряюще.

Во мне зрело решение не называть себя и не спрашивать его о том, ради чего было проделано столько километров.

— Я из соседней части. Ищу своего друга, и если мне верно сказали, его лечили вы.

— Как фамилия вашего друга?

Я назвал какую-то фамилию.

Балашов долго смотрел на меня, потом уселся поглубже и произнес слова, которые попросту выбили у меня почву из-под ног и заставили гореть со стыда:

— Товарищ Хведурели, вы же честный человек, к чему эта ложь?

— Знаете что, товарищ майор… — Анатолий Аркадьевич.

— Анатолий Аркадьевич, простите… если можете, простите… если я причиню вам боль, но я ищу Лиду… Скажите, что вы о ней знаете, прошу вас, не скрывайте от меня ничего… Мне это нужно не только для себя одного… поверьте, мои намерения чисты. — Собственный голос доносился до меня откуда-то издали, над словами я не думал, они сами собой вырывались из моего пересохшего горла.

— Вот что я вам скажу, — заговорил Балашов, — было время, когда я ненавидел вас…

— А я вас, — неожиданно вырвалось у меня.

— …а возненавидел с тех пор, как мы с Лидой впервые поссорились, и именно из-за вас… да, это была наша первая ссора. Вероятно, вы поймете меня… из-за вашей фотографии… впрочем, нет, я не то хотел сказать. Вот что: сейчас не время сводить счеты, необходимо помочь Лиде…

— Где она? Как она?! — вырвалось у меня.

— Она осталась в Ленинграде…

— Как, неужели вы ничего, кроме этого, не знаете?!

— К сожалению, ничего. Мы разошлись с ней еще до начала войны. Я много раз старался помириться, но… вы, вероятно, знаете ее упрямый характер… Когда началась война, я повидал ее, снова просил помириться, но она отказалась наотрез… я уехал на фронт. Лида отказалась покинуть Ленинград. Потом начался голод, мы стояли под Ораниенбаумом, и я ничем не мог ей помочь. В конце сорок первого, в разгар голода, я сумел пару раз переслать ей скромные посылки, но Лида с ее чрезмерной гордостью не приняла их, мои гостинцы вернулись обратно в нераспакованном виде. Время от времени до меня доходили какие-то слухи. Знаю, что ее родители умерли от голода. Дом их разбомбило. Лиду приютила бездетная тетка, сестра отца. Запишите ее адрес: Четвертая Советская улица, двадцать один, квартира шестнадцать. Вот все, что я могу вам сообщить… Но я в свою очередь хочу задать вам один вопрос…

То, что услышал я от Балашова, острой горечью наполнило мое сердце. Я слушал его и в то же время не слышал. Он снова повторил, что хочет спросить меня о чем-то, и тут я несколько пришел в себя и торопливо сказал:

— Да, да, пожалуйста.

— Как вы разыскали меня? — пристально глядя на меня, спросил он.

— С помощью вашей первой жены Ирины Клюевой…

— А, все ясно. — Он поднялся.

Я тоже встал. Мы опять оказались лицом к лицу, но на этот раз наши взгляды были лишены какого-либо враждебного чувства. Случаются, оказывается, и такие вещи…

— Желаю успеха, — Балашов щелкнул каблуками.

— Взаимно, — горячо отозвался я.

Мы простились, не подав друг другу руки. Он скрылся за огромной дверью, я же проделал обратный путь по длинному коридору и вскоре зашагал по знакомой дороге.

Рассвело. Шел снег. Временами налетал порывистый ветер, швырял мне в лицо сухой колючий снег, закручивал снежные смерчи.

Не знаю отчего, но в душе моей ожил светлый лучик надежды.

Прибыв на батарею, я не мешкая разыскал комиссара и уединился с ним. Я рассказал ему все и попросил его быть моим союзником. После того мы с ним не раз засиживались допоздна, судили да рядили, перебирали все возможные варианты, но никак не могли выработать план моего путешествия в Ленинград. Все казалось неубедительным, у меня не было веской причины для поездки в блокадный город, даже проситься туда было бы нелепостью, а думать о том значило предаваться праздным мечтам…

И вот в один прекрасный день ребята из хозчасти сказали мне, что на днях в Ленинград отправляют шоферов за машинами, которые работают на газе. Эти штуковины выпускаются пока только в Ленинграде. Отличное изобретение, я тебе скажу! У такой машины сбоку имеется котел, в тот котел закладываются мелко нарубленные дровишки и — айда, езжай куда угодно, ни тебе бензину, ни керосину, сама едет, сама катит, сама прет! Чудо? Так вот, с шоферами командируют офицеров. Чуешь, как ладно складывается? Ведь и тебя могут командировать, а?