Любовь поры кровавых дождей - [222]

Нет, я, конечно, не возьму ничего и откажусь наотрез, но малейшее внимание с их стороны облегчило бы мои муки. А теперь? Чем объяснить такое странное поведение, такое равнодушие, такое… у меня не хватало слов для того, чтобы определить их черствость.

Разумеется, я никому ничего не говорил и ничем своей досады не выказывал, но обида переполняла меня настолько, что и при удобном случае я, наверное, не смог бы вымолвить ни слова.

А вагон наш по-прежнему скрипел, трещал, стучал, и среди этого грохота и скрежета я либо лежал, оглушенный шумом и голодом, либо стоял возле открытой двери.

Ночью произошла задержка из-за встречных эшелонов.

До рассвета мы простояли на безлюдном полустанке в ожидании встречного состава. Промчится встречный, мы только двинемся с натугой, свистя и пыхтя, как снова остановка — теперь дожидаемся следующего поезда. Так за всю ночь мы проделали не больше двадцати километров. Чем ближе к Ленинграду, тем труднее становилось двигаться вперед. Я ворочался с боку на бок и лишь к утру задремал. Не хотелось мне ночью перебираться к своим бойцам: что бы они подумали про меня? Почему это я вдруг вваливаюсь к ним среди ночи?..

Проснувшись, я сразу подумал: успели ли мои товарищи позавтракать? Осторожно выглянул из-под шинели. Судя по всему, они уже покончили с едой. Один стоял у дверного проема, другой лежал, Жирасов с Лобовым играли в карты. Жирасов, как всегда, горячился и о чем-то спорил с партнером.

Шел второй день моей голодовки. Правда, я чувствовал некоторую слабость и головокружение, но желание есть притупилось. Я с удивлением обнаружил, что сегодня меньше думаю о еде, чем вчера.

Наш эшелон и днем подолгу задерживали на всех станциях. На многих участках немцы продолжали бомбить наши эшелоны и железнодорожные сооружения, нарушая движение транспорта. Я пытался раздобыть что-нибудь съестное, но, увы, нигде ничего не было. Одновременно мною овладела гордыня, и я не мог пойти за едой к своим ребятам.

Мы видели ленинградцев, которых эвакуировали в глубокий тыл: в Сибирь, Среднюю Азию.

Многие из них выглядели подавленными, хмурыми, замкнутыми. Из отрывочных сведений, которые мы от них получили, складывалась печальная картина.

На исходе была первая декада августа. К этому времени немецкие дивизии частично преодолели, частично обошли Лужский рубеж обороны и двигались в двух основных направлениях: к Новгороду, которым вот-вот должны были овладеть, и к Кингисеппу. Быстрое продвижение врага заставило нас изменить маршрут. Если вначале мы ехали по Московско-Ленинградской железной дороге, то от станции Бологое нас повернули на север и провезли через Бежецк и Мгу. Мы должны были прибыть в Ленинград седьмого августа.

Возвращаясь в вагон после безуспешного поиска съестного во время остановок поезда и взбираясь на полку, я чувствовал, что руки и ноги у меня немеют. Голод долго не давал мне заснуть, но, уснув, я уже не просыпался до самого утра.

На третье утро моего вынужденного поста я с ужасом обнаружил, что теряю силы…

И в это утро я встал позже всех, чтобы не мозолить глаза завтракающим.

Я был погружен в тревожные раздумья. Новый паек нам могли раздать в лучшем случае через три-четыре дня, а еще четырех дней голодовки я, конечно, не выдержал бы. Поэтому я решил обменять на продукты кожаный ремень с портупеей и револьверную кобуру, за них-то мне наверняка удастся получить немного хлеба и какой-нибудь еды.

Поскольку мне как командиру не совсем удобно было заниматься этой «операцией», я решил попросить старшину или помощника командира взвода помочь мне в моем сомнительном предприятии. Приняв решение, я несколько приободрился и, представьте себе, стал меньше ощущать голод.

Наконец собравшись с духом, я как бы между прочим сказал своему помкомвзвода: дескать, есть у меня портупея и кобура, может, обменяешь их на хлеб и сало?

Мой помощник, сержант, до войны работал чертежником и ко всему на свете относился со стойким равнодушием (уж не знаю, для какой цели он так себя берег). Я еще до этого твердо решил при первой же возможности заменить этого увальня более энергичным человеком.

Сержант весьма холодно принял мое предложение и небрежно ответил: «Я коммерцией не занимаюсь, поручите это дело нашему старшине».

Через два часа упорной слежки я наконец поймал своего старшину, который тут же поинтересовался, что я хотел бы получить взамен.

Заметив мою растерянность и поняв, что я даже приблизительно не знаю стоимости своего товара, он оживился и, пообещав не оставить меня внакладе, предложил немедля нести к нему мои вещи.

В вагон я возвращался такой веселый, как будто уже проглотил вкусный обед и теперь оставалось лишь отдаться сладкой послеобеденной дремоте.

Когда я поднимался по маленькой лесенке офицерского вагона, у меня подгибались колени. Было такое ощущение, что всего меня выпотрошили и в животе нет ничего, кроме мучительной пустоты.

И, несмотря на это, я был почему-то доволен. Я гордился, что перенес испытание достаточно мужественно и никому не дал почувствовать своей слабости.

В вагон я ввалился с таким сияющим лицом, что все воззрились на меня с явным недоумением.